Смотреть больше слов в «Энциклопедии История отечества. Большой Российской энциклопедии»
самый знаменитый после Белинского русский критик, главный представитель метода публицистического рассмотрения литературных произведений. Нерадостно сло... смотреть
Добролюбов Николай Александрович [24.1(5.2).1836, Нижний Новгород, ныне Горький, ‒ 17(29).11.1861, Петербург], русский литературный критик, публицист, ... смотреть
[24 янв. (5 февр.) 1836 – 17(29) ноября 1861] – рус. лит. критик и публицист, философ- материалист, революц. демократ, сподвижник Чернышевского. Родился в семье нижегородского священника. В 1853 окончил в Нижнем Новгороде духовную семинарию. Под влиянием передовой рус. литературы созревает глубокое отвращение Д. к религии и освящаемым ею порядкам. Во время обучения в Петербургском гл. педагогич. ин-те (1853–57) оформились анти-крепостнич., материалистич. и атеистич. убеждения Д. В ин-те вокруг Д. сложился кружок прогрессивно настроенной молодежи, издававший рукописный журн. "Слухи". Решающую роль в дальнейшей судьбе Д. сыграло его знакомство с Чернышевским, к-рый привлек талантливого студента к работе в "Современнике". С 1857 Д. стал вести лит.-критич. отдел журнала, а затем и сатирич. приложение "Свисток". При принципиальном совпадении политич. и теоретич.убеждений между Чернышевским и Д. существовало своеобразное разделение труда. Чернышевский писал гл. обр. по крест. вопросу, на экономич., политич. и филос. темы. На долю Д. выпал лит.-критич. обзор художеств. лит-ры, а также работ по естествознанию, истории, педагогике, философии. Д. обладал редким публицистич. дарованием и обширными науч. познаниями. Его уничтожающий сарказм, смелость в постановке вопросов, блестящее владение "эзоповским" стилем производили неизгладимое впечатление на современников. За неск. лет творч. деятельности Д. написал громадное количество статей. Важнейшие из них – "Органическое развитие человека в связи с его умственной и нравственной деятельностью" (1858), "Русская цивилизация, сочиненная г. Жеребцовым" (1858), "Литературные мелочи прошлого года" (1859), "Роберт Овен и его попытки общественных реформ" (1859), "От Москвы до Лейпцига" (1859), "Что такое обломовщина?" (1859), "Темное царство" (1859), "Когда же придет настоящий день?" (1860), "Луч света в темном царстве" (1860), статьи итальянского цикла. Революционный демократизм и утопический социализм Добролю-б о в а. Д. сознательно посвятил себя делу освобождения народа. Он писал: "Говорят, что мой путь смелой правды приведет меня когда-нибудь к погибели. Это очень может быть; но я сумею погибнуть не даром. Следовательно, и в самой последней крайности будет со мной мое всегдашнее, неотъемлемое утешение – что я трудился и жил не без пользы..." (Избр. филос. произв., т. 1, 1948, с. 55). В условиях кризиса крепостного строя и назревания в России революц. ситуации, накануне крест. реформы 1861 и вскоре после нее Д., как и Чернышевский, проводил в своих работах линию "мужицкого" демократизма, показывал негодность самодержавно-крепостнического строя, подводя читателя к выводу о необходимости крест. революции как единств. выхода из "темного царства". Россию Д. считал страной, где "неправосудие" и "рабство" достигли последней черты, за к-рой стоит революц. переворот. В ст. "Когда же придет настоящий день?" (1860) Д. писал, что "везде и во всем заметно самосознание, везде понятна несостоятельность старого порядка вещей, везде ждут [реформ] и исправлений, и никто уже не убаюкивает своих детей песнью о том, какое непостижимое совершенство представляет современный порядок дел в каждом уголке России" (там же, т. 2, 1948, с. 296). Считая революцию в России близкой, Д. уверенно восклицал: "Придет же он, наконец, этот день! И, во всяком случае, канун недалек от следующего за ним дня: всего-то какая-нибудь ночь разделяет их!..." (там же). Однако Д. хорошо понимал, что революции сами собой не приходят. Их необходимым условием является революц. просвещение, поднимающее общество до сознания разумных требований, к-рые вытекают из нар. потребностей. В письме к С. т. Славутинскому Д. так определил характер деятельности революц. демократии и направление своих собств. статей. Мы должны, писал Д., "... группировать факты русской жизни, требующие поправок и улучшений, надо вызывать читателей на внимание к тому, что их окружает, надо колоть глаза всякими мерзостями, преследовать, мучить, не давать отдыху, – до того, чтобы противно стало читателю все это богатство грязи, чтобы он, задетый наконец за живое, вскочил с азартом и вымолвил: „да что же, дескать, это наконец за каторга! Лучше уж пропадай моя душонка, а жить в этом омуте не хочу больше“" (там же, с. 561). В своих многочисл. статьях Д. обнажал все стороны "темного царства", с огромной разоблачит. силой показывал угнетенное и бесправное положение народа. Гл. причину нар. бедствий он видел не в произволе отд. помещиков, не в судебных злоупотреблениях, не во взятках чиновников, на что напирала вся либеральная "обличительная" лит-ра, а в существе самой самодержавно-крепостнич. системы. Обращаясь к истории общества, Д. искал в ней подтверждения своей убежденности в том, что классовая борьба, борьба дармоедов и тружеников составляет пружину всех социальных изменений. "Призовите на помощь историю, – писал Д., – [где и когда существенные улучшения народного быта делались просто вследствие убеждения умных людей, не вынужденные практическими требованиями народа?]" (там же, с. 186). Д. отдал много сил борьбе с рус. либерализмом, к-рую подчас ввиду цензурного гнета вынужден был облекать в форму критики Кавура, Монталамбера и др. идеологов западноевропейского "просвещенного капитала". Из русских либералов под огонь критики Д. попали Бабст, Кавелин. Д. критиковал также либеральные иллюзии И. Тургенева. Д. писал о либерализме как об идеологии боящейся народа буржуазии. Несмотря на видимый разлад, между буржуазией и феодалами установился "...тайный невыговоренный союз, вследствие которого они и делают друг другу разные деликатные и трогательные уступки, и щадят друг друга, и прощают мелкие оскорбления, имея в виду одно: общими силами противостоять рабочим классам, чтобы те не вздумали потребовать своих прав..." (там же, с. 192). Поэтому у буржуазии существует своеобразное отношение к прогрессу. Бурж. либералы насаждают в народе веру в паллиативные меры, в реформы, сеют боязнь перед решительными действиями. Теории либералов подчинены корыстным интересам буржуазии. Рус. либералам, к-рые стремились лишь к тому, чтобы замазать трещины, обнаруживающиеся в самодержавно-крепостнич. режиме, Д. противопоставил требование социалистич. переустройства России. Социализм представлялся ему как общество, в к-ром исчезнет частная собственность и связанная с ней эксплуатация людей. Материальными благами будут пользоваться только те, кто их создает. "...Нужно, чтобы значение человека в обществе определялось его личными достоинствами и чтобы материальные блага приобретались каждым в строгой соразмерности с количеством и достоинством его труда: тогда всякий будет учиться уже и затем, чтобы делать как можно лучше свое дело, и невозможны будут тунеядцы..." (Полн. собр. соч., т. 2, 1935, с. 187). Как и Чернышевский, Д. рассчитывал, что крест. революция в России будет носить социалистич. характер; так же, как и Чернышевский, он полагал, что должна быть сохранена сельская община как форма, к-рая, по их мнению, способна дать начало социалистич. развитию. В ст. "Литературные мелочи прошлого года" (1859) Д. выражал свое согласие с позицией Чернышевского по поводу некапиталистич. пути России к социализму. Однако он более определенно, чем Чернышевский, высказался и о др. возможности. Он допускал, что Россия может пойти тем же путем, что и зап.-европ. страны, т.е. через стадию капитализма, но в этом случае, опираясь на опыт др. народов, ее "... гражданское развитие может несколько скорее перейти те фазисы, которые так медленно переходило оно в Западной Европе" (Избр. филос. произв., т. 2, с. 197). Философские взгляды. В нек-рых выступлениях Д. специально обращался к собственно филос. вопросам, по к-рым в эпоху 60-х гг. шла острая полемика. Приняв активное участие в этой полемике, Д. в ряде статей – против идеалиста-мистика проф. В. Ф. Берви ("Физиологическо-психологический сравнительный взгляд на начало и конец жизни"), против архимандрита Гавриила (Кикодзе) ("Основания опытной психологии"), против агностика Кусакова ("Об истинности понятий или достоверности человеческих знаний"), против вульгаризатора науки Волкова ("Френология") и др. – критиковал идеалистич., агностич., дуалистич. и вульгарно-материалистич. учения, представляющие, по его мнению, большую обществ. опасность, являющиеся питательной средой для самых нелепых предрассудков. Отстаивая материалистич. и диалектич. позиции революционной демократии, Д., как и Чернышевский, большое внимание уделял вопросу о материальном единстве мира и человека. При доказательстве этого единства Д. опирался на достижения современного ему естествознания. Домыслам идеалистов о наличии в мире отдельных от материи сил и субъективно-идеалистич. пониманию законов бытия Д. противопоставил положения передовой науки, утверждающие вечный и объективный характер природы. Все в природе – лишь различные формы материи. Их многообразие объясняется постоянной изменчивостью мира, к-рый подчинен закону развития. "В природе все идет постепенно от простого к более сложному, от несовершенного к более совершенному; но везде одна и та же материя, только на разных степенях развития" (там же, с. 495). В ходе развития природы возникли как простейшие, так и самые совершенные формы материи. Мозг – это наиболее высокая форма развития материи, обладающая самыми развитыми функциями. Совершенство функций прямо пропорционально степени совершенства материи. По словам Д., материя живет и развивается на основе своих законов, к-рые независимы от человека и не могут изменяться согласно его желаниям. Эти законы и должны отыскиваться наукой, к-рая исследует изменения и действия материи. Поиски Берви и Гавриилом (Кикодзе) чего-то сверхъестест-венного, надприродного, духа, архея, эфира, жизненной силы Д. называл "балаганным фиглярством". Все силы, действующие в природе, материальны в том смысле, что представляют собой проявления материи и без материи не существуют. "...Все усилия наши представить себе отвлеченного духа без всяких материальных свойств, или положительно определить, что он такое в своей сущности, всегда были и всегда останутся совершенно бесплодными" (там же, с. 236). Идеалисты недовольны современным состоянием науки, к-рая характеризуется "положительным методом", опирающимся на факты, на опытные знания, а не на мечтат. теории. Такое направление науки для идеалиста типа Берви "пуще ножа вострого". "Как не сердиться ему на наше время, – писал Д., – когда успехи естественных наук совершенно уничтожают его средневековые теории и делают его смешным не только в глазах специалиста, следящего за успехами положительных знаний, но даже и в глазах всякого образованного человека, родившегося немножко позже Лавуазье и Фихте" (там же, с. 195). Не меньшее место в филос. взглядах Д. занимают вопросы, относящиеся к раскрытию сущности человека и его сознания. Как и у Чернышевского, в статьях Д., посвященных философии, проблема человека является, по существу, центральной. Проводя при рассмотрении этой проблемы материалистич. взгляд, он имел дело с противниками двоякого рода: слева – грубый вульгарный материализм, справа – идеализм в виде теории психофизического параллелизма, дуализма и учения о сверхчувственности, априорности человеч. знаний. "Нам кажутся смешны и жалки, – писал Д., – невежественные претензии грубого материализма, который унижает высокое значение духовной стороны человека, стараясь доказать, будто душа человека состоит из какой-то тончайшей материи. Нелепость подобных умствований так давно и так неопровержимо доказана, они так прямо противоречат результатам самих естественных наук, что в настоящее время только разве человек самый отсталый и невежественный может еще не презирать подобных материалистических умствований" (там же, с. 230–31). Образчиком подобного огрубления материалистич. т. зр. Д. считал "теорию" френолога Волкова, к-рый сложные психич. процессы объяснял формой и объемом мозга, а также пронумерованными мозговыми буграми. Д. резко осуждал реакц. смысл френологии, с помощью к-рой "доказывалось", что все пролетарии оттого бедны и несчастны, что у них сильно развиты бугры "противоборности", "разрушительности", "приобретательности" и "питательности", но совершенно не развиты части мозга, от к-рых зависят "работность", "благоволительность", "почтительность", "совестливость". Др. крайность Д. видел в идеалистич. раздвоении человека на две сущности: душу и тело, к-рые будто бы не только не зависят друг от друга, но находятся в состоянии антагонизма. Проблема единства физиологич. и психич. процессов в человеке особенно занимала Д. (см. ст. "Органическое развитие человека в связи с его умственной и нравственной деятельностью", 1858). Д. указывал, что дуалистич. взгляд не может удовлетворительно объяснить возникновение сознания и вынужден прибегать к допущению сверхчувственности знания. Кроме того, согласно этому взгляду, человек вырывается из общего строя природы и объявляется исключит. существом, к-рое могло быть создано только богом. Но человека нельзя противопоставлять природе вообще и животному миру, в частности, так как наукой доказана их генетич. общность. Обращаясь к выяснению причин появления идеалистически-дуалистич. учений, Д. показывал, что учение об антагонизме духовной и телесной природы человека уходит своими корнями в глубокую древность. Оно появляется еще в ранних религ. верованиях, в мифах о Вишне и Шиве, об Ормузде и Аримане, о Белобоге и Чернобоге. Понятие о теле, как темнице души, существовало, по Д., еще у "дохристианских народов" (см. тамже, с. 234). Позднее такой взгляд облекся в филос. форму и сохранился в идеалистич. системах поныне. Идеализм всеми силами стремится разорвать материальное и духовное, тогда как действит. задача состоит в познании природы, материи и человека в единстве всех их составных частей и проявлений. "В наше время, – писал Д., – успехи естественных наук, избавившие нас уже от многих предрассудков, дали нам возможность составить более здравый и простой взгляд и на отношение между духовной и телесной деятельностью человека" (там же, с. 235). Д. при этом имел в виду прежде всего антропологию как такую область знания, к-рая вобрала в себя естественно-науч. и филос. представления о человеке. Творцом этой теории он считал Фейербаха, называя его одним из наиболее смелых и практич. учеников Гегеля. Антропологич. подход, по мнению Д., исключает существование отвлеченного духа, отрешенного от материи, и устанавливает, что сознание не содержит в себе ничего сверхчувственного, а является продуктом телесной организации человека. Науч. взгляд, писал Д., утверждает ту истину, что "... душа не внешней связью соединяется с телом, не случайно в него положена, не уголок какой-нибудь занимает в нем, – а сливается с ним необходимо, прочно и неразрывно, проникает его все и повсюду так, что без нее, без этой силы одушевляющей, невозможно вообразить себе живой человеческий организм (и наоборот)" (там же, с. 237). Органом мышления является мозг. Степень его развития определяет совершенство сознания. Материалом сознания является внешний мир, к-рый отображается в голове человека благодаря деятельности органов чувств. Д. доказывал, что мысли чистой, беспредметной, в к-рой бы не отразилось содержание внешнего мира, не существует. Признать возможность такой мысли – значит допустить, что она возникает сама из себя, подобно тому, как допустить, что нечто возникает из ничего. В действительности человек всегда мыслит о том, с чем он имеет дело в своем опыте, "...человек не из себя развивает понятия, а получает их из внешнего мира, это несомненно доказывается множеством наблюдений над людьми, находившимися в каких-нибудь особенных положениях" (там же, с. 251). Так, напр., слепорожденный не имеет понятия о свете и цвете, глухие от рождения – о музыке. Обращаясь к вопросам научного метода, Д. критиковал понимание диалектики как абстрактного умствования, как искусной логистики, оторванной от жизни. Правильный научный метод состоит, по Д., в следовании за самой жизнью, в раскрытии ее противоречивых тенденций (см. тамже, с. 394). Д. критиковал метафизич. рассмотрение фактов изолированно друг от друга и в отрыве от окружающей действительности: "Вырвать факт из живой действительности и поставить его на полочку рядом с пыльными фолиантами, или классифицировать несколько отрывочных, случайных фактов на основании школьных логических делений – это значит уничтожать ту жизненность, которая заключается в самом факте, поставленном в связи с окружающей его деятельностью" (Полн. собр. соч., т. 1, 1934, с. 432). Критикуя метафизиков, Д. подчеркивал, что прежде всего необходимо понять характер явления, его место в ряду других, его смысл и значение в общем ходе жизни и что этот путь вернее ведет "... к правильному суждению о деле", чем простое оперирование "... всевозможными силлогизмами" (там же, т. 2, 1935, с. 320–21). "Не факты нужно приноравливать к заранее придуманному закону, а самый закон выводить из фактов, не насилуя их произвольно..." (Избр. филос. произв., т. 1, с. 491). Социологические взгляды. Разви-вая идеи революционной демократии, Д. стремился опереться на социологич. науку, в к-рую он внес немало оригинальных идей. Д. близко подошел к правильному пониманию важнейших проблем историч. науки: обществ. закономерности, классов, классовой борьбы и революции, роли нар. масс и личностей в истории. Перед историч. наукой Д. выдвигал требование изучать человеч. общество как совокупный, внутренне связанный процесс, подчиненный объективной закономерности. Сущность историч. прогресса он видел в движении общества к полному освобождению от социального гнета, к созданию такого строя, в к-ром не будет ни рабов, ни господ, ни париев, ни браминов, ни капиталистов, ни пролетариев, а будет лишь трудящийся народ. Д. нередко связывал политич. и идейную борьбу социальных групп с их материальными интересами. Он писал, что "...материальная сторона во всех житейских отношениях господствует над отвлеченною, и ...люди, лишенные материального обеспечения, мало ценят отвлеченные права и даже теряют ясное сознание о них" (там же, т. 2, с. 471). Эту сторону жизни Д. рассматривал в качестве одного из важных факторов, к-рый необходимо учитывать при объяснении любого историч. события. История общества, по Д., – это история жизни народа и его борьбы за освобождение. В общем ходе истории самое большое участие приходится на долю народа и только весьма малая доля остается для отд. личностей. В ст. "Жизнь Магомета" Д. критиковал тех историков, к-рые не учитывают развитие народа, "живую связь событий". Пытаясь все объяснить влиянием личностей, они вместо подлинной истории создают какую-то плохо составленную "всеобщую биографию великих людей". Д. соглашался, что отдельная, выделяющаяся по своим способностям личность оказывает влияние на ход событий, но это происходит только потому, что замыслы личности соответствуют потребности тех, кто ее поддерживает. Историки "не хотят понять, что ведь историческая личность, даже и великая, составляет не более как искру, которая может взорвать порох, но не воспламенит камней, и сама тотчас потухнет, если не встретит материала скоро загорающегося. Не хотят понять, что этот материал всегда подготовляется обстоятельствами исторического развития народа, и что, вследствие исторических-то обстоятельств, и являются личности, выражающие в себе потребности общества и времени" (там же, т. 1, с. 186). Однако Д. все же оставался идеалистом в трактовке обществ. развития, так как на первый план выдвигал в конечном счете идейные мотивы деятельности людей, считая умств. прогресс и накопление знаний гл. источником развития общества. При этом стремление к знаниям нередко выводилось им из антропологически истолкованных потребностей человеч. организма. А. Галактионов, П. Никандров. Ленинград. Этические воззрения. В связи с пробудившимся под влиянием обострившихся социальных противоречий в рус. обществе интересом к проблемам воспитания молодого поколения Д. неоднократно обращался в своих статьях к разработке вопросов нравственности. Этич. взгляды Д. были неразрывно связаны с его революц. демократизмом. Подобно всем домарксистским демократам, Д. ссылался в своей этич. теории на "естественное право" и "природу человека". Но если для Фейербаха, напр., меркой "природы человека" был абстрактный индивидуум с его абстрактной "всеобщей любовью", то в системе взглядов Д. "естественным" являлось право трудящихся путем нар. революции освободиться от всякого угнетения. Борьба Д. за человеч. достоинство, его гуманизм носили революц. характер. Этика Д. пронизана ненавистью к тем "фальшивым" нормам жизни, к-рые навязываются "неестественными" условиями эксплуататорского общества, к тунеядству, барству, произволу, к пресмыкательству, перед господами "темного царства". Д. понимал, что в основе нравственности лежит труд, что от отношения различных групп общества к труду зависят их нравств. черты. Исходя из этого, Д. формулировал требования к облику "новых людей" – представителей молодого поколения, к-рому предстоит осуществить революц.-демократич. идеалы. Новые люди, по Д., в своих убеждениях исходят из требований жизни, "на первом плане всегда стоит у них человек и его существенное благо; эта точка зрения отражается во всех поступках и суждениях" (там же, с. 397). Нравств. принципы "новых людей", в частности – их революц. оптимизм, жажда деятельности на благо народа, целиком вытекают из реалистич. понимания обществ. развития: "Признавая неизменные законы исторического развития, люди нынешнего поколения, – писал Д., – не возлагают на себя несбыточных надежд, не думают, что они могут по произволу переделать историю, не считают себя избавленными от влияния обстоятельств... Но в то же время они вовсе не впадают в апатию и бесчувственность, потому что сознают и свое значение. Они смотрят на себя, как на одно из колес машины, как на одно из обстоятельств, управляющих ходом мировых событий" (там же, с. 398–99). Подлинно высокая нравственность, по Д., есть результат формирования цельной человеч. личности: "... только та доброта и благородство чувствований совершенно надежны и могут быть истинно полезны, которые основаны на твердом убеждении, на хорошо выработанной мысли" (там же, с. 257). Высшее счастье, для к-рого создан человек, – труд на общее благо. В этом – осн. смысл разрабатывавшейся Д. вместе с Чернышевским т.н. теории "разумного эгоизма": "...низшие предметы природы живут только в себе, наслаждаются собою, – человек может жить в других, наслаждаться чужой радостью, чужим счастьем. Если кто не чувствует в себе этой способности, значит, он еще мало развил в себе истинно-человеческие элементы, значит, животные потребности слишком сильно преобладают в нем" (там же, с. 218–19). Эстетические и литературно-критические взгляды. Вслед за Белинским и Чернышевским Д. считал, что подлинное искусство есть воспроизведение, отражение жизни в конкретно-чувств. форме художеств. образа. Лит-ра, по Д., должна чутко прислушиваться к запросам жизни и верно их выражать; прямым следствием этот тезис имел последоват. отстаивание реализма как необходимого и важнейшего условия художеств. полноценности произведений лит-ры и искусства: "...главное достоинство писателя-художника состоит в п р а в д е его изображений" (там же, т. 2, с. 48). Д. признавал реализм внутр. законом лит-ры и иск-ва, вытекающим из самого их существа. Это особенно четко было выражено им в оценке поэзии А. С. Пушкина: "До Пушкина отвращение от всякого естественного чувства и верного изображения обыкновенных предметов простиралось до того, что самую природу старались искажать, согласно извращенному вкусу образованной публики. Пушкин долго возбуждал негодование своей смелостью находить поэзию не в воображаемом идеале предмета, а в самом предмете, как он есть. Но сила его таланта, умение чуять, ловить и воссоздавать естественную красоту предметов – победили дикое упорство фантазеров, и в этом-то приближении к реализму в природе состоит величайшая литературная заслуга Пушкина" (там же, с. 316). Д. призывал смелее переходить к правдивому художеств. отражению обществ. жизни, к-рое должно помочь пробуждению самосознания народа и развитию в нем революц. инициативы. Начало такого отражения Д. усматривал в произведениях гоголевской школы. Правда, Д. в известной мере абсолютизировал требования, предъявлявшиеся им к реализму своей эпохи ("гоголевского периода"), и исторически неправомерно переносил их на предшествовавшие периоды рус. лит-ры. Но главное в этом вопросе заключалось в подчеркивании Д. ущербности иск-ва нереалистического, искаженного в угоду интересам господствующих в обществе слоев. Художеств. ценность произведений, по Д., можно установить лишь сверяя их с жизнью. Вместе с тем, отвергая плоское копирование действительности, Д. характеризовал художеств. процесс как глубоко творческий: "Художник дополняет отрывочность схваченного момента своим творческим чувством, обобщает в душе своей частные явления, создает одно стройное целое из разрозненных черт, находит живую связь и последовательность в бессвязных, по-видимому, явлениях, сливает и перерабатывает в общности своего миросозерцания разнообразные и противоречивые стороны живой действительности" (Полн. собр. соч., т. 2, с. 373). Ставя на первый план в обосновании реализма познават. роль иск-ва, признавая, что великие писатели "как бы по инстинкту" приближаются "...к естественным понятиям и стремлениям, которых еще только искали современные им философы с помощью строгой науки" (Избр. филос. произв., т. 2, с. 458), Д. был, однако, далек от вульгарного отождествления познават. роли иск-ва и науки. Он не только различал иск-во и науку по их форме, но и выделял первостепенную воспитат. задачу иск-ва: "...в ряду других отправлений о б щ е с т в е н н о й ж и з н и: образы, созданные художником, собирая в себе, как в фокусе, факты действительной жизни, весьма много способствуют составлению и распространению между людьми правильных понятий о вещах" (там же, с. 23). "Предупредить жизни литература не может, но предупредить формальное, официальное проявление интересов, выработавшихся в жизни, она должна" (там же, т. 1, с. 182). Д. отчетливо выразил мысль о противоречиях между реакц. обществ. взглядами нек-рых крупных художников и их реалистич. художеств. методом, берущим истоки в самой природе иск-ва. В таких случаях, говорил Д., побеждает обычно реализм, верность жизни, потому что "... у сильных талантов самый акт творчества так проникается всею глубиной жизненной правды, что иногда из простой постановки фактов и отношений, сделанной художником, решение их вытекает само собой" (Полн. собр. соч., т. 2, с. 380). Глубокое жизненное содержание иск-ва и лит-ры Д. отстаивал в полемике как против реакц. эстетики "чистого искусства", так и против либерального "обличительства", подменявшего постановку важнейших обществ. проблем сенсац. воплями по поводу отдельных, случайных фактов. Д. показал, что произведения, созданные по рецептам "искусства для искусства", дают лишь подделку под прекрасное; равным образом "обличительные" произведения только имитируют жизненность. Подлинно прекрасное содержание художник должен брать из жизни народа. Истинный поэт должен быть по-настоящему народен, а для этого "... надо проникнуться народным духом, прожить его жизнью, стать вровень с ним, отбросить все предрассудки сословий, книжного учения и пр., прочувствовать все тем простым чувством, каким обладает народ..." (Избр. филос. произв., т. 1, с. 169). На первый план Д. выдвигал наряду с критикой существующего строя борьбу за "партию народа" в лит-ре. Рисуя в своей критике идеал нар. писателя и поэта, Д. прослеживал восходящую линию развития народности в совр. ему рус. лит-ре от Пушкина и Гоголя к Кольцову, Шевченко и Некрасову. Оценки, данные Д. творчеству Тургенева, Гончарова, Островского, сохраняют свое значение и поныне. В полемике с эстетствующими дворянскими критиками "Отечественных записок" и "Библиотеки для чтения" Д. четко сформулировал задачи "реальной", т.е. материалистической, лит. критики. Критика, по Д., не имеет права "задавать автору программу", требовать от него, чтобы он творил по заданной схеме. Она должна стремиться к объективной оценке произведения с т. зр. верности его правде жизни, соответствия законам иск-ва. Такая критика должна исходить из верного понимания законов действительности. Это дает ей основание для разъяснения читателям смысла произведения, позволяет пропагандировать "правильные общие понятия". Реальная критика, образцом к-рой Д. считал статьи Белинского, "... относится к произведению художника точно так же, как к явлениям действительной жизни: она изучает их, стараясь определить их собственную норму, собрать их существенные, характерные черты..." (там же, т. 2, с. 20). При этом судить писателя надо на основе того, что реально вышло из его творения, а не того, что он субъективно намеревался сказать. Д. сознавал, что значение лит-ры, иск-ва, а также и критики ограничивалось в царской России условиями историч. отсталости страны, деспотизмом правящей реакц. клики, "малостью круга", в к-ром лит-ра действует (см. тамже, т. 1, с. 129). В будущем социалистическом обществе, мечтал Д., лит-ра и иск-во обретут свое настоящее великое значение; прекрасная жизнь отразится в достойных ее художеств. творениях. Лит-ра и иск-во станут подлинно народными, а поэтич. чувства, присущие в той или иной степени всем людям, получат свободное развитие. Это предвидение Д. находит свое подтверждение в развитии лит-ры социалистич. реализма. В. Марков. Москва. Борьба вокруг идейного наследия Д. Л и т е р а т у р а о Д. После смерти Д. началось осмысление его роли в развитии русской общественной мысли и культуры. В некрологе о Д., выступая против попыток противников революц. демократии исказить образ выдающегося рус. критика, Чернышевский писал о своем соратнике как о человеке, стоявшем в последние 4 года жизни "... во главе русской литературы [,– нет, не только русской литературы, – во главе всего развития русской мысли"] (Полн. собр. соч., т. 7, 1950, с. 852). С целью пропаганды наследия Д. было предпринято первое издание сочинений критика под ред. Чернышевского (т. 1–4, 1862), опубликованы воспоминания Чернышевского о Д. и подготовленные Чернышевским "Материалы для биографии Н. А. Добролюбова, собранные в 1861–1862 годах" (т. 1, 1890). Линия Чернышевского в оценке Д. была поддержана выступлениями М. Михайлова (его стих. "Памяти Добролюбова" было напечатано в "Колоколе" Герцена), Н. Некрасова, А. Пятковского, П. Бибикова ("О литературной деятельности Н. А. Добролюбова", 1862), несколько позже – М. Антоновича и Н. Шелгунова. Их произв. подчеркивали революционный и материалистич. характер идейного творчества Д., выступали против фальсификации мировоззрения Д. в статьях литераторов либерального направления. После смерти Д. царское правительство запрещало печатание статей о нем, его произведения изымались из обращения в библиотеках. Однако идеи Д. находили доступ к умам передовой молодежи. Революц. народники видели в Д. одного из своих идейных вождей. С его именем были связаны студенч. демонстрации 1871 и 1886 в Петербурге, выпуск неск. прокламаций. Идеи Д. обсуждались революционерами и на страницах легальной печати (см., напр., ст. "Неразрешенные вопросы" в народовольч. журн. "Дело", 1881, No 1). При всех своих достоинствах демократич. и революц.-народнич. выступления не содержали всесторонней науч. оценки теоретич. наследия Д. К тому же в лагере демократич. критики не было полного единства в оценке наследия Д. [см. статьи В. Зайцева ("Белинский и Добролюбов", "Рус. слово", 1864, No 1) и Д. Писарева ("Мотивы русской драмы", там же, No 3)]. Лишь марксистская методология дала подлинно науч. критерий для определения действит. значения идей Д. Основу этому положили высказывания о Д. основоположников теории науч. социализма. К. Маркс ставил Д. как писателя "наравне с Лессингом и Дидро" ("Переписка К. Маркса и Ф. Энгельса с рус. политич. деятелями", 1951, с. 77). Ф. Энгельс писал о России как о стране, выдвинувшей "двух социалистических Лессингов..." – Добролюбова и Чернышевского (см. Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., 2 изд., т. 18, с. 522). Он отмечал, что в России была "... и критическая мысль и самоотверженные искания в области чистой теории, достойные народа, давшего Добролюбова и Чернышевского" (Маркс К. и Энгельс Ф., Избр. письма, 1953, с. 380). Произведения Д. изучались в революционных кружках, из к-рых сложилась рус. социал-демократия. Первые рус. марксисты видели в Д. настоящего демократа, воспитателя революц. поколений [см., напр., летучий листок "К народу", "Красный архив", 1936, No 2(75); ?. ?. Федосеев, Статьи и письма, 1958, с. 120, 166–67]. В. И. Ленин писал в 1901, что Д. дорог "всей образованной и мыслящей России" как "писатель, страстно ненавидевший произвол и страстно ждавший народного восстания против "внутренних турок" – против самодержавного правительства" (Соч., т. 5, с. 296). Впоследствии Ленин неоднократно обращался к оценке роли Д. (см. Соч., т. 16, с. 107; т. 18, с. 4, 12; т. 19, с. 55; т. 23, с. 176; т. 27, с. 244), указывая на его последоват. "мужицкий" демократизм, протестуя против извращения его идей либералами. Напечатанная в ленинской "Искре" (1901, No 13) статья В. Засулич, посвященная памяти Д., противопоставляла либеральному юбилейному празднословию и реакц. поношению добролюбовского "утилитаризма" "революционные, недоступные легальной прессе мысли Добролюбова" ("Статьи о русской литературе", 1960, с. 261); вместе с тем Засулич отмечала идеализацию Д. рус. крестьянства (см. тамже, с. 266). А. Коллонтай в ст. "Основы воспитания по взглядам Добролюбова" ("Образование", СПБ, 1898, No 9–11) охарактеризовала этические и педагогические принципы Д., "его последовательные, сознательные взгляды на идеал человека" (там же, No 9, с. 1). В конце 19 – нач. 20 вв. литераторы марксистского направления вели борьбу против характерного для бурж. и либерально-народнич. литературоведения истолкования идей Д. в духе "постепеновщины". Примером такого истолкования являлись работы А. Скабичевского ("Н. А. Добролюбов", 1894), В. Богучарского ["Столкновение двух течений общественной мысли. (Памяти Н. А. Добролюбова)", "Мир Божий", 1901, No 11], H. Котляревского ("Из истории общественного настроения шестидесятых годов. Н. А. Добролюбов. Его программа", "Вестн. Европы", 1911, дек.), Д. Овсянико-Куликовского ("К психологии Добролюбова", там же, 1912, No 1). Либеральное затушевывание демократизма Д. дополнялось в бурж. лит-ре декадентским отрицанием его (работы А. Волынского и др.). Марксисты выступали против клеветы идеологов "веховской" контрреволюции на рус. демократич. наследие, в частности, против их попыток включать в свою родословную Д. (см. В. Воровский, "„Мятущиеся“ и „мечущиеся“", 1906, в кн.: "Литературно-критические статьи", 1956, с. 140; см. также воспоминания в кн.: В. Полянский, "Н. А. Добролюбов", 1935, с. 33). В ст. "Добролюбов и Островский" (1911) Г. В. Плеханов дал анализ филос. взглядов Д., правильно определив его как материалиста, не сумевшего однако, последовательно приложить материализм к объяснению обществ. жизни (см. Избр. филос. произв., т. 5, 1958, с. 681). Указывая на идеализм Д. в понимании общества, Плеханов просмотрел за антропологизмом Д. его социализм, борьбу с либеральным реформизмом. Направленная против "веховщины" содержат. статья Ю. Стеклова "Социально-политические взгляды Добролюбова" ("Современник", 1911, ноябрь) излишне сближала политич. позицию Д. с пролетарской. Защите Д. от веховской клеветы на него посвятил одну из своих статей В. Воровский ("Н. А. Добролюбов", "Просвещение", 1912, No 2, псевд. Орловский П.). Исходя из ленинской концепции рус. историч. процесса, он проанализировал мировоззрение и творчество Д., определил его место в освободит. движении, показал близость Д. марксизму "по духу своего учения, по методу мышления, по глубине анализа" (см. "Литературно-критические статьи", 1956, с. 351). В духе ленинской борьбы против ревизии идейного наследия Д. была написана и ст. "Зачем понадобился туман?" ("Просвещение", 1912, No 3–4; подпись – Кiй), автором к-рой, вероятно, также был В. Воровский (см. "Вопросы литературы", 1960, No 5, с. 97–107). В Сов. России уже в 20-х гг. была предпринята попытка спец. исследования филос. и социологич. идей Д. (П. Панкевич, "Ист ... смотреть
самый знаменитый после Белинского русский критик, главный представитель метода публицистического рассмотрения литературных произведений. Нерадостно сложилась краткая жизнь высокодаровитого юноши, ослепительно-блестящая по своим литературным результатам, но замечательно тусклая в его личном существовании. Судьба с ним сыграла именно ту *обидную шутку*, которой так *страшился* его *ум больной* в одном из написанных им перед самой смертью стихотворений (*Пускай умру, печали мало*). С горьким предчувствием выражал он здесь свои опасения: *Чтоб под могильною землею не стал любви предметом я, чтоб все, чего желал так жадно и так напрасно я живой, не улыбнулось мне отрадно над гробовой моей доской*. А вышло как раз так. Слава, влияние, всеобщее сочувствие - все это пришло к Добролюбову только после смерти; при жизни он только безответно стремился к горячей привязанности, знал, главным образом, одни только муки творчества; торжество его идей чуть-чуть только стало обозначаться, и общий облик его подтачиваемой злою болезнью и заботами жизни был подавляюще-мрачный. - Добролюбов родился 24 января 1836 г. в Нижнем Новгороде, где отец его состоял священником. Семья его была из достаточных; многие из товарищей Добролюбова по бурсе, дети дьячков и сельских священников, не решались даже приходить в его дом, как чересчур для них важный и знатный. Но у отца Добролюбова была страсть строить дома; благодаря этому он был вечно озабочен и, отнюдь не будучи злым, изливал на семью горечь многочисленных деловых неудач своих. К сыну он поставил себя в такие отношения, что тот, оказывая ему не только наружно, но и в глубине души самую полную почтительность, решительно его чуждался и так робел перед ним, что рта не открывал в его присутствии. Зато к доброй, приветливой, умной и благородной матери своей Добролюбов чувствовал безграничную привязанность. От нее он унаследовал свой духовный облик, стремление к нравственному совершенствованию и цельность натуры. *От нее, - писал он в своем дневнике вскоре после ее смерти, - получил я свои лучшие качества; с ней сроднился я с первых дней моего детства; к ней летело мое сердце, где бы я ни был; для нее было все, что бы я ни делал*. Когда она умерла, Добролюбов предался глубочайшему отчаянию. Страницы дневника его, посвященные этому страшному для него удару, принадлежат к самым трогательным проявлениям сыновней любви. В любви Добролюбова к матери ярко сказался тот удивительный запас нежности, который так поражает всякого при более близком знакомстве с интимной жизнью отца русского *отрицания*. Этот, по уверению его литературных противников, *бессердечный насмешник* и *разрушитель* всяческих *иллюзий*, этот мнимый прототип Базарова был не только образцовым сыном, братом и родственником, но весь был переполнен самого романтического стремления к идеальным привязанностям. В оставшихся после смерти Добролюбова бумагах Чернышевский нашел длинное, но из стыдливости не отправленное по адресу, письмо 16-летнего Добролюбова к его семинарскому учителю Сладкопевцеву. Письмо дышит такой самоотверженной преданностью, что немного найдется романов, в которых влюбленный с большим восторгом и увлечением говорил бы о своей возлюбленной. Множество других трогательных проявлений нежной души Добролюбова нашлось в его бумагах, и не удивительно, что Чернышевский, разбирая их, не мог сохранить эпического спокойствия. Припоминая неумолкшие и после смерти Добролюбова упреки в душевной черствости, он разразился в своих *Материалах для биографии Добролюбова* (*Современник*, 1862, № 1) горячей, негодующей тирадой против тех, кто называл Добролюбова человеком без души и сердца. - Добролюбов и умственно, и душевно созрел чрезвычайно рано. Уже трех лет он прекрасно декламировал многие басни Крылова . Очень посчастливилось ему в выборе учителей. Когда ему было 8 лет, к нему приставили семинариста философского класса М.А. Кострова, который впоследствии женился на сестре своего ученика. Костров повел обучение не шаблонным путем зазубривания, а по возможности старался развить острые и без того мыслительные способности мальчика. Мать Добролюбова постоянно говорила, что из классной комнаты сына только и слышно: *почему*, *отчего*, да *как*. Результат занятий с Костровым был блестящий. Когда 11-летнего Добролюбова отдали в старший класс духовного училища, он всех поразил осмысленностью ответов и начитанностью. Через год он перешел в семинарию и здесь также сразу стал в ряду первых учеников, большинство которых года на 4, на 5 были старше его. Робкий и застенчивый, он сторонился от забав и игр своих товарищей и буквально целый день читал - читал дома, читал и в классе во время уроков. Это дало ему то замечательное знакомство с русской литературой, как изящной, так и научной, которое сказывается уже в первых статьях его. Семинарским учителям Добролюбов подавал огромнейшие сочинения в 30, 40 и даже 100 листов. Особенно велики были его сочинения на философские темы, по русской церковной истории и учению отцов церкви. В 14 лет Добролюбов уже стал сноситься с редакциями относительно переведенных им стихотворений Горация, а лет в 15 стал вести свой дневник, который вполне может быть назван литературным произведением. В дневнике уже виден весь позднейший Добролюбов, с той только разницей, что направление автора дневника покамест имеет мало общего с выработавшимся у него через три-четыре года. Добролюбов-семинарист - глубоковерующий юноша, не формально, а с полным проникновением исполняющий предписания религии. Вот он начинает следить за собой после причастия. *Не знаю, - заносит он в свой дневник, - будет ли у меня сил давать себе каждый день отчет в своих прегрешениях, но, по крайней мере, прошу Бога моего, чтобы Он дал мне положить хотя начало благое*. И начинается строжайший самоанализ, самобичевание таких пороков, как славолюбие и гордость, рассеянность во время молитвы, леность к богослужению, осуждение других. В 1853 г. Добролюбов одним из первых кончил курс семинарии. Он мечтал о Казанском университете, но для этого у запутавшегося отца не хватало средств, и Добролюбов поехал в Петербург, чтобы поступить в духовную академию. В Петербурге, после сильных колебаний, вызванных опасением огорчить отца, он поступает в главный педагогический институт, где преподавание было университетское, а студенты находились на казенном иждивении. Институт сыграл очень большую роль в ходе умственного развития Добролюбова. Тут было несколько выдающихся профессоров - Лоренц , Благовещенский , Срезневский (с последним Добролюбов особенно сблизился), был кружок хороших товарищей, была возможность много заниматься и читать, а неблагоприятные условия только содействовали тому, что чувство протеста против пошлости, сильное в Добролюбове уже в Нижнем, теперь окончательно созрело. Главным из этих условий был сухой формализм и чиновничье отношение к делу директора института, Ивана Ивановича Давыдова . Почти все четыре года пребывания Добролюбова в институте наполнены борьбой с Давыдовым - борьбой, конечно, снаружи не приметной, потому что иначе протестанта исключили бы, но тем не менее чрезвычайно интенсивной. Добролюбов группировал вокруг себя наиболее нравственно-чуткие элементы институтского студенчества и в их среде успешно противодействовал правилам давыдовской морали. Под конец пребывания Добролюбова в институте борьба была перенесена, тоже под покровом величайшей тайны, в печать: в *Современнике* 1856 г. (№ 8) Добролюбов поместил насквозь проникнутый тонкой иронией разбор одного из отчетов института. Временами борьба Добролюбова с Давыдовым принимала ожесточенные формы. Эту ожесточенность некоторые ставили в вину Добролюбову, указывая на то, что Давыдов имел случай оказать ему существенную услугу. Дело было в начале 1855 г., когда праздновался юбилей Греча . Добролюбов написал по этому поводу очень ядовитые стихи, быстро разошедшиеся по городу. Сделалось известным и имя автора и дошло до институтского начальства, которое немедленно произвело обыск в бумагах Добролюбова. Подлинника стихотворения в них не нашли, но нашли *разные другие бумаги, довольно смелого содержания*. Давыдов, к удивлению, не придал находке особенного значения и предпочел замять дело, которое по тем временам могло окончиться крайне печально для юного вольнодумца. Несомненно, однако, что если Давыдов оказал Добролюбову эту услугу, то не ради него самого, а чтобы не навлечь неудовольствие на институт и на его систему управления им. Что касается связанной с этим эпизодом *неблагодарности* Добролюбова, то она находится в полной гармонии с взглядами Добролюбова на мораль, как на явление прежде всего общественное. Добролюбов высоко ценил не только серьезную услугу, а малейшее внимание, ему оказанное; но по отношению к Давыдову у него даже никакого сомнения не возникало, и упреки в *неблагодарности* его занимали весьма мало. Глубоко огорчил Добролюбова другой эпизод его борьбы с Давыдовым. В середине 1857 г., уже после окончания института, Добролюбов вдруг заметил, что лучшие товарищи его, которые всегда относились к нему с большим уважением, почти отворачиваются от него. Он был слишком горд, чтобы допытываться причины такой перемены, и только через некоторое время узнал, что он стал жертвой клеветы: Давыдов, уже знавший тогда о враждебных против него действиях Добролюбова, совершенно извратил смысл разговора, который имел с ним Добролюбов после окончания курса и толковал его так, что Добролюбов просил у него хорошего учительского места. В действительности Добролюбов не только не искал никакого места, но все его помыслы только к тому и были направлены, чтобы уклониться от учительской службы, обязательной для него как для человека, учившегося на казенном иждивении. В 1857 г. Добролюбов уже был хотя и тайным, но весьма деятельным сотрудником *Современника*; он твердо решил всецело отдаться литературной деятельности и пустил в ход разные знакомства, чтобы только числиться по учебному ведомству. Но именно потому, что обвинение было так очевидно лживо, Добролюбов целых 1 1/2 года ни единым словом не опровергал его, хотя оно причиняло ему жгучие нравственные страдания. И только когда любимые товарищи его - Бордюгов, Щепанский, Златовратский (А.П.) и другие - сами собою, как-то сердцем, поняли всю нелепость взведенного на Добролюбова обвинения и опять с ним сблизились, он в одном письме, ставшем общим достоянием только в 1890 г. (с изданием *Материалов для биографии Добролюбова*), подробно разъяснил дело. Отчуждение товарищей, вызванное клеветою, еще потому так болезненно подействовало на Добролюбова, что он в то время уже и без того страшно страдал от все более и более надвигавшегося на него душевного одиночества. Одна за одной исчезали самые горячие привязанности его. В первый же год пребывания в институте умерла мать. Летом 1854 г., во время каникулярной побывки Добролюбова в Нижнем, умер от холеры отец его, оставив дела в самом запутанном положении и семь человек детей мал-мала меньше. Затем последовал целый ряд других родственных потерь, потрясавших Добролюбова своей непрерывностью и какой-то систематичностью: в течение двух-трех лет умерли у Добролюбова брат, сестра и две любимые тетки. Все это нагнало на него такой ужас, что часто он боялся открывать письма из Нижнего, ожидая, что сейчас узнает о новой смерти. Когда умер отец, Добролюбову было 18 лет. Но он ни на минуту не усомнился в том, что теперь он глава семьи и должен взять в свои руки устройство ее благосостояния. И вот, сам нуждаясь в поддержке, он не только отказывается от своей доли в наследстве, но тотчас же по возвращении в Петербург энергично берется за уроки, корректуру, литературную работу, всякий лишний грош отсылая в Нижний, где за его малолетними братьями и сестрами присматривали несколько ближайших родственников. С каждым годом помощь эта становится все серьезнее, и мало-помалу еще не достигший совершеннолетия юноша превращается в главную опору семьи, не только в нуждах неотложных, но и в нуждах менее настоятельных, например, в изготовлении приданого для сестер. В 1858 г., когда две оставшиеся сестры были при его помощи выданы замуж, он окончательно взял к себе двух маленьких братьев и с образцовой нежностью заботился о них. Когда через год болезнь заставила его уехать за границу, он выписал в Петербург брата отца, который и взял на себя надзор и уход за мальчиками. При полной непрактичности Добролюбова все это стоило ему больших денег, и его очень значительный заработок на 3/4 уходил на семью. Но не только по отношению к братьям и сестрам Добролюбов был таким идеальным родственником. Один из его двоюродных братьев попал в затруднительное положение и даже не прямо, а намеками сообщил об этом петербургскому кузену. Добролюбов в то время был студентом 3-го курса, и заработки его были еще очень скудны, но в момент получения письма у него случились 100 рублей, представлявшие собою весь его *капитал*, - и он целиком отсылает их кузену. Тот же кузен через несколько лет открывает переплетную мастерскую, и ему нужен какой-то сорт мраморной бумаги, которая в Нижнем очень дорога. Немедленно пишется письмо Добролюбову, который к тому времени уже превратился в столп лучшего русского журнала, - и Добролюбов бегает целый день по лавкам, чтобы выгадать кузену несколько рублей. Такое идеальное отношение к близким было в Добролюбове исключительно делом серьезного понимания своих обязанностей, потому что душевного удовлетворения постоянные заботы о родственниках ему не давали никакого. Диаметрально-противоположные с ним в воззрениях на жизнь, эти подавленные нуждой люди были совершенно чужды ему по духу; кроме сообщений о здоровье, деньгах и других мелочах, с ними не о чем было переписываться. Вот почему многочисленность родни ни на одну минуту не уменьшала чувства гнетущего одиночества, подавлявшего Добролюбова с тех пор, как он в 1857 г. окончил институт и растерял лучших товарищей, частью потому, что они разъехались по разным городам, частью вследствие вышеупомянутой клеветы. Под влиянием этого чувства Добролюбов с лихорадочной тревожностью начинает искать интимной привязанности. Но страшно не повезло застенчивому, крайне неуверенному в себе и очень мало бывавшему в обществе юноше. Первый роман его завязался поэтому вне так называемого *общества*. Добролюбов сошелся с простой девушкой, обозначенной в переписке его вымышленными инициалами В. Д. З. (в действительности Т. К. Г.). Одно время он даже собирался жениться на ней, отнюдь не потому, чтобы признавал ее достойной подругой жизни, а единственно потому, что по бесконечной своей деликатности считал себя в чем-то пред ней *виноватым*. Однако даже такой щепетильный в вопросах чести человек, как Чернышевский, доказал ему, что при тех крайне прозаических обстоятельствах, при которых произошло его сближение с В. Д. З., смешно и говорить о какой бы то ни было с его стороны *вине*, и что брак их был бы обоюдным несчастьем. Сама В. Д. З. была вполне довольна тем, что Добролюбов, весьма скоро прервав с нею всякие близкие отношения и предоставив ей полную свободу, тем не менее оказывал ей значительную поддержку до конца дней своих. Не вынесши ничего, кроме горечи, из своего первого романа, Добролюбов еще с большей тоской принялся за новые поиски интимной привязанности, но все так же неудачно. Письма его к единственному другу, товарищу по институту, И.И. Бордюгову, являются летописью этих тревожных поисков, которые он сам охарактеризовал словами поэта: *Еще любви безумно сердце просит*. Многие эпизоды своей печальной погони за счастьем как, например, тот, когда девушка, в которую он страстно влюбился с первого же взгляда, предпочла ему *плюгавенького* офицера, Добролюбов рассказывает, подшучивая над своей бесталанностью; но сквозь этот натянутый смех нетрудно различить душащие его рыдания. Неужели, однако, литературная деятельность такой силы и напряжения, как деятельность автора *Темного царства*, не давала ему душевного удовлетворения и позволяла ему так высоко ценить женскую любовь? Вполне определенный ответ на этот вопрос дает обнародованное в *Материалах для биографии Добролюбова* письмо его к другу его семьи, старушке Л.Н. Пещуровой. Написанное в июле 1858 г., т. е. в самый расцвет деятельности Добролюбова, оно показывает, до какой степени люди истинно высоких дарований часто не имеют и приблизительного представления о размерах своего значения. Вот заключительные слова самооценки Добролюбова: *Как же Вы хотите, чтобы мое писанье составляло для меня утешение и гордость? Я вижу сам, что все, что пишу, слабо, плохо, старо, бесполезно, что тут виден только бесплодный ум, без знаний, без данных, без определенных практических взглядов. Поэтому я и не дорожу своими трудами, не подписываю их, и очень рад, что их никто не читает...*. Через три года, лежа на смертном одре, Добролюбов несколько изменил взгляд на свою деятельность; до его слуха как будто достиг неопределенный шум грядущего торжества, и в предсмертном стихотворении он предвидит, что *родному краю верно будет он известен*. При жизни на его долю выпала исключительно роль пионера, роль безымянного (потому что он писал или вовсе без подписи, или с подписью - *бов*) возделывателя того поля, на котором посев взошел только после его смерти. Торжество идей Добролюбова ярко выразилось в успехе собрания его сочинений, вышедшего в 1862 г., - успехе совершенно неожиданном даже для самых близких его друзей. И успех этот оказался не эфемерным: 7 изданий выдержало собрание сочинений Добролюбова с 1862 по 1911 г., каждый раз в таком количестве экземпляров, что, в ряду произведений небеллетристического характера, они занимали, быть может, первое место по распространенности. - Литературная деятельность Добролюбова началась еще в институте. Студентом 3 курса снес он в *Современник* статью о *Собеседнике Российского Слова*, которая и была напечатана осенью 1856 г., под псевдонимом Лайбова (окончания имени и фамилии: Николай Добролюбов). С тех пор завязалась тесная дружба Добролюбова с Чернышевским, который сразу оценил Добролюбова и после первого же свидания заявил своим домашним, что у него только что был человек ума необыкновенного. И действительно, если вспомнить, что автору статьи о *Собеседнике* было всего 20 лет, она поражает своим тонким остроумием (во вступлении), зрелостью суждения, блеском формы и остротой исторической критики. Написана статья с большой осторожностью (что объясняется самой темой - о Екатерине), с обильным расточением похвальных эпитетов *великой монархине* и с искренним сочувствием общему характеру редактировавшегося ею журнала; но все-таки многое в статье по тому времени было настолько ново, что даже примыкавшему к *Отечественным Запискам* А.Д. Галахову статья показалась недостаточно почтительной. Замечания Галахова вызвали ответ Добролюбова, исполненный тонкой иронии. Поражает статья о *Собеседнике* и замечательной историко-литературной эрудицией. Добролюбов хотя и подсмеивался над увлечением библиографией, но сам был библиограф прекрасный, составил даже указатель к *Обзору духовной литературы* архиепископа Филарета и изучал мельчайшие литературные факты с необыкновенной тщательностью. Прошлое нашей словесности всегда было любимым предметом основателя *публицистической* критики, и даже в 1859 г., в самый разгар своего увлечения публицистическими темами, он с особенной любовью и с тем же блеском специальной эрудиции пишет огромную статью о сатирических журналах Екатерининского времени. Обе эти статьи имеют такие бесспорные научные достоинства, что с уважением цитируются историками литературы самых разнообразных направлений. Но почему-то до сих пор не обращено внимание специальной критики на три большие статьи Добролюбова, посвященные *Истории Петра Великого* Устрялова . Они в высшей степени замечательны по яркому подбору фактов, доказывающих, что реформы Петра вовсе не были таким внезапным и насильственным явлением, как это многие думали, что они были только эффектным завершением медленного, но весьма устойчивого процесса *европеизирования* России, начавшегося еще в XVI веке. В настоящее время, когда длинный ряд исследований иноземного влияния на допетровскую Русь совершенно, можно сказать, подорвал петровскую легенду, статьи Добролюбова уже ничего особенного собой не представляют; но в 1859 г. нужно было иметь большую проницательность, чтобы из груды почти сырого материала, собранного Устряловым, вывести заключения, далеко расходившиеся с господствовавшим взглядом. Большое значение имела в свое время и статья Добролюбова о Роберте Оуэне. В 1857 г. Добролюбов, окончив институт и не получив золотой медали только из-за враждебного к нему отношения Давыдова, окончательно примыкает к *Современнику*; редкая книжка журнала выходит без его статей или рецензий. Первая из больших статей 1857 г. - *О значении авторитета в воспитании* - открывает собой целый цикл общественно-педагогических статей Добролюбова, которые все почти вызваны деятельностью Пирогова . Добролюбов сначала относился к автору *Вопросов жизни* с величайшим уважением, в успехе книги Пирогова усматривал *глубокий, святой смысл* и в первой своей статье только логически развивал некоторые из мыслей знаменитого ученого. И во второй статье, посвященной Пирогову, появившейся значительно позже (1859), Добролюбов все еще в высшей степени сочувственно к нему относился. Но именно в тех самых похвалах, которыми Добролюбов осыпал Пирогова, и крылся источник позднейших на него нападений. Глубоко должен был огорчиться Добролюбов, когда прославленный им враг *виляний* и уступок *конвенансам* вдруг сделал уступку рутинной педагогике и в изданных им *Правилах о проступках и наказаниях учеников гимназий Киевского округа* - правда, с разными оговорками - узаконил сечение. Страстно преданный делу, а не лицам, неумолимый ригорист, Добролюбов ни одной минуты не сомневался в том, как ему поступить с вчерашним своим кумиром. Он пишет громовую статью против Пирогова, озаглавленную: *Всероссийские иллюзии, разрушаемые розгами* и не обинуясь называет киевское сечение *злодеянием*. - К 1857 г., когда Добролюбов весь отдается журнальной работе, относится первая большая статья его на чисто литературную тему - о *Губернских очерках* Щедрина . Это уже типичная добролюбовская статья *по поводу*, где автор разбираемого произведения остается почти в стороне, и вся задача критика заключается в том, чтобы на основании материала, данного произведением, обсудить условия нашей общественной жизни. Противники Добролюбова усматривают в таком приеме полное разрушение эстетики и упразднение искусства. Они смотрят на Добролюбова как на одного из родоначальников того крайне утилитарного взгляда на искусство, до которого дошли позднее 60-е годы в лице Писарева . В этом, весьма распространенном понимании добролюбовского метода кроется полнейшее недоразумение. Нельзя отрицать, конечно, генетической связи между обоими вождями нового поколения, но уже одно безграничное уважение Добролюбова к Пушкину показывает, что нет никакой возможности устанавливать между ними связь сколько-нибудь тесную. В полную противоположность Писареву, который мечтал о проводящем симпатичные ему идеалы публицистическом искусстве, Добролюбов своими статьями клал основание исключительно публицистической критике. Не художника, а только критика он превращал в публициста. В искусстве он прямо преследовал рассудочную тенденциозность; он, например, отказался разбирать *Тысячу душ* Писемского , потому что ему казалось, что в ней содержание пригнано к известной идее. Добролюбов требовал от литературного произведения исключительно одного: жизненной правды, которая давала бы возможность смотреть на него с полным доверием. Искусство, следовательно, для Добролюбова нечто вполне самодовлеющее, лишь постольку интересное, поскольку оно самостоятельно. Полная неосновательность обвинений Добролюбова в разрушении искусства станет еще очевиднее, если обратиться к фактическому рассмотрению того, что именно в сфере русского искусства он разрушил. Да, дутые репутации графини Ростопчиной , Розенгейма , Бенедиктова , Соллогуба Добролюбов действительно разрушил своим остроумным высмеиванием. Но не с именем ли Добролюбова теснейшим образом связана слава двух крупнейших представителей *эстетического* поколения 40-х годов? Кто больше Добролюбова способствовал славе Гончарова знаменитой статьей: *Что такое Обломовщина*? Только благодаря Добролюбову был раскрыт тот глубокий смысл, который таился в романе, так полно отразившем жизнь крепостной России. Толкование, данное Добролюбовым в *Темном царстве* произведениям Островского , кое-кем оспаривается; но никому еще не пришло на ум оспаривать тот факт, что именно *свистун* Добролюбов создал Островскому настоящую всероссийскую славу, которую были бессильны ему доставить его ближайшие литературные друзья по славянофильствовавшему *Москвитянину*. В *Темном царстве* и *Что такое Обломовщина* талант Добролюбова достиг своего кульминационного пункта. Особенно замечательно по силе дарования *Темное царство*, стоящее совершенно особняком не только в русской, но и в европейской критической литературе. Это уже не служебный анализ, а совершенно самостоятельный, чисто творческий синтез, из разрозненных черт создавший поражающее своей стройностью логическое построение. Сам Аполлон Григорьев , десять лет ходивший кругом да около Островского, путаясь в мистических отвлечениях и узко-кружковых толкованиях, был ослеплен светом, брошенным на творчество его кумира человеком противоположной Островскому *партии*. Но в том-то и дело, что высокое одушевление и пламенное негодование, проникающее *Темное царство*, Добролюбов почерпнул не в приверженности к тому или другому литературному кружку, а в глубоком гуманном чувстве, проникавшем все его существо. Оно-то ему и дало ту прозорливость сердца, с помощью которой ему удалось нарисовать потрясающую картину самодурства, приниженного бесправия, душевного мрака и полного отсутствия понятия о человеческом достоинстве, в своей совокупности образующих мир, заклейменный Добролюбовым именем *темного царства*. Есть еще целый ряд других писателей, которые тоже ничего, кроме самого теплого привета, не встретили со стороны Добролюбова. Он крайне благожелательно отнесся к Жадовской , к Полонскому , Плещееву, Марко-Вовчку ; он дал проникнутые истинным сочувствием комментарии к тургеневскому *Накануне* (*Когда же придет настоящий день*) и *Униженным и оскорбленным* Достоевского (*Забитые люди*). Перебирая весь этот длинный ряд литературных репутаций, нашедших могучую поддержку в авторитетном слове Добролюбова, с недоумением спрашиваешь себя: да почему же Добролюбов *отрицатель*? Неужели только потому, что общий смысл его творчества - протест против бесправия и отрицание темных сил нашей жизни, не дававших наступить *настоящему дню*? На это обыкновенно отвечают указанием на *Свисток* - сатирическое приложение к *Современнику*, заведенное в 1858 г. Добролюбовым вместе с Некрасовым . Добролюбов был наиболее деятельным вкладчиком *Свистка* и под псевдонимом Конрада Лилиеншвагера, Якова Хама и других написал множество стихотворений и сатирических статеек, занимающих собой целую половину IV тома собрания его сочинений. Даже люди, в общем дружелюбно относящиеся к Добролюбову, ставят ему в вину *Свисток*, положивший будто бы начало *свистопляске*, т. е. грубому глумлению над авторитетами и разнузданному тону, водворившемуся в 1860-х годах в нашей журналистике. Это обвинение - результат смешивания Добролюбова с позднейшими явлениями русской литературной жизни. Стоит только сколько-нибудь внимательно присмотреться к написанному Добролюбовым в *Свистке*, чтобы убедиться, что, за исключением весьма немногих и весьма мягких насмешек над Погодиным и Вернадским , добролюбовская *свистопляска* почти вся не только не направлена против *авторитетов*, а, напротив того, иронизирует над людьми почти *своими*. Добролюбова возмущала стадность нашего внезапно народившегося *прогресса*; искренней натуре его претило парадирование прогрессивностью. *Свисток* смеется над Бенедиктовым, Розенгеймом, Кокоревым , Львовым, Семевским , Соллогубом, которые *протрубили нам уши, вопия о правде, гласности, взятках, свободе торговли, вреде откупов, гнусности угнетения* и пр. Что же касается мнимой грубости добролюбовской *свистопляски*, то это уже прямо ничего общего не имеет с действительностью. Обладая редким остроумием и недюжинным стихотворным талантом, Добролюбов иронизировал замечательно тонко. И если, как кто-то выразился, полемисты 1860-х годов выходили на бой, вооруженные грязными швабрами, то Добролюбов выступал на поединок всегда с самой тонкой толедской шпагой в руке. - Простого взгляда на погодное распределение статей Добролюбова достаточно, чтобы убедиться в том, что такая работа не по силам и самому талантливому человеку. В течение 1857, 1858 и половины 1859 г. Добролюбов писал по 4 печатных листа ежемесячно. Это - количество огромное даже для компилятивного труда, а ведь Добролюбов отдавал всего себя своей интенсивной критической работе, он не писал, а горел. Что же удивительного, что он, в конце концов, надорвался. После смерти Добролюбова писали, что он с детства был хил и болезнен; это оказывается совершенно неверным. Его надломило только чрезмерное напряжение ума и сердца. С полным правом говорил он в последнем стихотворении своем, что умирает от того, что был *честен*, т. е. слишком близко принимал к сердцу благо родины и обязанность содействовать ему всем объемом своих душевных и физических сил. Чтобы предотвратить начинающуюся чахотку, редакция *Современника* отправила Добролюбова, весной 1860 г., за границу. Он прожил более года в Германии, южной Франции, Италии, но без существенного облегчения. В августе 1861 г. через Грецию и Константинополь он вернулся в Петербург. Медленно угасая, он умер 17 ноября 1861 г. и похоронен на Волковом кладбище. Главным источником для биографии Добролюбова являются *Материалы*, собранные Н.Г. Чернышевским. Начало появилось в *Современнике* 1862 г., № 1, а продолжение - только 27 лет спустя, в *Русской Мысли* 1889 г. Смерть Чернышевского прервала печатание *Материалов* в журнале, но затем они были изданы отдельной книгой (Москва, 1890). - См. Аверкиев в *Русском Инвалиде*, 1861, № 267; *Современник*, 1861, № 11; Пятковский в *Книжном Вестнике*, 1861, № 22; *Библиотека для Чтения*, 1862, № 3; П. Бибиков *О литературной деятельности Н.А. Добролюбова*; (Санкт-Петербург, 1862); Зайцев *Белинский и Добролюбов*; Скабичевский *Сочинения*, том I; Евгений Марков в *Русской Речи*, 1880 г.; Горшков (М.А. Протопопов) в *Русском Богатыре*, 1880 г.; В.А. Гольцев в *Русской Мысли*, 1885, № 12, и в книге *Об искусстве*; В.И. Модестов в *Нови*, 1886, № 6; *Юбилейный Сборник* Литературного фонда (Санкт-Петербург, 1910); Е. Аничков в *Современном Мире*, 1911, № 8 и 11; С. Штрайх в *Русском Богатыре*, 1911, 10; Овсянико-Куликовский в *Вестнике Европы*, 1912, № 1; Антонович в *Журнале для всех*, 1902, № 1; Пыпин в *Вестнике Европы*, 1905, № 3; В. Добролюбов *Ложь П.Н. Энгельгардта* и *Розанов о Добролюбове* (Санкт-Петербург, 1902); В. Засулич *Сочинения*, том II; Богучарский *Из прошлого русского общества* (Санкт-Петербург); Протопопов, *Русская Мысль*, 1896, № 12; Н.А. Котляревский в *Вестнике Европы*, 1911, № 11; Иванов *История русской критики*; Волынский *Русские критики*; Венгеров *Источники словаря русских писателей*; Владиславлев *Русские писатели*. Истекшее в 1911 г. пятидесятилетие со дня смерти Добролюбова значительно подвинуло изучение его жизни и творчества. Появился длинный ряд собраний сочинений Добролюбова. В ряду собраний избранных сочинений выдаются вышедшие под редакцией Н.А. Котляревского (издание О. Поповой) и В.П. Кранихфельда (издание *Просвещения*). Особенное значение имеют издания под редакцией М.К. Лемке (в 4 томах) и Е.В. Аничкова (пока вышло 7 томов). Они заключают в себе очень много неизвестного и забытого и снабжены обильным и ценным комментарием. Незадолго до юбилея были пожертвованы Литературному фонду бумаги Добролюбова, и разработка этого материала внесла много нового в отношение к личности Добролюбова, которая до того рисовалась в каких-то бесплотных очертаниях. Особенное впечатление произвели отрывки из дневника Добролюбова, напечатанного в юбилейном сборнике Литературного фонда (Санкт-Петербург, 1910, под редакцией Венгерова). Обыкновенно люди в дневниках своих охорашиваются; Добролюбов, наоборот, по преимуществу казнит себя, и только кое-где сквозит и сознание своих сил и достоинств. Наряду с записями настроений истинно высоких, Добролюбов некоторые другие переживания свои излагает подчас с такой откровенностью, что не все даже может быть напечатано. По первому впечатлению эта реалистическая откровенность как будто умаляет образ непреклонного ригориста, который был создан первым биографом Добролюбова - Чернышевским. Но по существу именно эта смесь разбросанных по всему дневнику высокоидеальных настроений с подробностями ультражитейскими только укрепляет старое представление. Образ Добролюбова выигрывает в жизненности, как выигрывает всякий портрет от наложения теней. Перед нами идеалист в лучшем смысле слова, но идеалист не иконописный, а с кровью в жилах и блеском страсти в глазах. С. Венгеров. См. также статьи: Аверкиев Дмитрий Васильевич ; Аксаков Сергей Тимофеевич ; Александрович Н. ; Берви Вильгельм (Василий Федорович) ; Бибиков Петр Алексеевич ; Благовещенский Николай Михайлович ; Глинка Александр Сергеевич ; Григорьев Аполлон Александрович ; Давыдов Иван Иванович ; Достоевский Федор Михайлович ; Дружинин Александр Васильевич ; Екатерина II Алексеевна ; Елисеев Григорий Захарович ; Жадовская Юлия Валериановна ; Жеребцов Николай Арсениевич ; Жулев Гавриил Николаевич ; Зарины (писатели) ; Златовратский Николай Николаевич ; Кавелин Константин Дмитриевич ; Кокорев Иван Тимофеевич ; Котляревский Нестор Александрович ; Крузе Николай Федорович (фон) ; Лемке Михаил Константинович ; Майков Аполлон Николаевич ; Марков Василий Васильевич ; Марков Евгений Львович ; Маркович Марья Александровна (Марко-Вовчок) ; Миллер Орест Федорович ; Некрасов Николай Алексеевич ; Никитин Иван Саввич ; Островский Александр Николаевич ; Полонский Яков Петрович ; Помяловский Николай Герасимович ; Потехин Алексей Антипович ; Протопопов Михаил Алексеевич ; Пушкин Александр Сергеевич ; Розенгейм Михаил Павлович ; Россия, разд. История русской литературы (библиография) ; Россия, разд. Русская литература (1848 - 1855) ; Ростопчина Евдокия Петровна ; Салтыков Михаил Евграфович (Щедрин) ; Скабичевский Александр Михайлович ; Скобелев Иван Никитич ; Соллогуб Владимир Александрович ; Станкевич Николай Владимирович ; Тургенев Иван Сергеевич ; Устрялов Николай Герасимович ; Флексер Аким Львович (А. Волынский) ; Чернышевский Николай Гаврилович ; Чумиков Александр Александрович ; Шелгунов Николай Васильевич ; Шелгунова Людмила Петровна .... смотреть
Добролюбов, Николай Александрович - самый знаменитый после Белинского русский критик, главный представитель метода публицистического рассмотрения литературных произведений. Нерадостно сложилась краткая жизнь высокодаровитого юноши, ослепительно-блестящая по своим литературным результатам, но замечательно тусклая в его личном существовании. Судьба с ним сыграла именно ту "обидную шутку", которой так "страшился" его "ум больной" в одном из написанных им перед самой смертью стихотворений ("Пускай умру, печали мало"). С горьким предчувствием выражал он здесь свои опасения: "Чтоб под могильною землею не стал любви предметом я, чтоб все, чего желал так жадно и так напрасно я живой, не улыбнулось мне отрадно над гробовой моей доской". А вышло как раз так. Слава, влияние, всеобщее сочувствие - все это пришло к Добролюбову только после смерти; при жизни он только безответно стремился к горячей привязанности, знал, главным образом, одни только муки творчества; торжество его идей чуть-чуть только стало обозначаться, и общий облик его подтачиваемой злою болезнью и заботами жизни был подавляюще-мрачный. - Добролюбов родился 24 января 1836 г. в Нижнем Новгороде, где отец его состоял священником. Семья его была из достаточных; многие из товарищей Добролюбова по бурсе, дети дьячков и сельских священников, не решались даже приходить в его дом, как чересчур для них важный и знатный. Но у отца Добролюбова была страсть строить дома; благодаря этому он был вечно озабочен и, отнюдь не будучи злым, изливал на семью горечь многочисленных деловых неудач своих. К сыну он поставил себя в такие отношения, что тот, оказывая ему не только наружно, но и в глубине души самую полную почтительность, решительно его чуждался и так робел перед ним, что рта не открывал в его присутствии. Зато к доброй, приветливой, умной и благородной матери своей Добролюбов чувствовал безграничную привязанность. От нее он унаследовал свой духовный облик, стремление к нравственному совершенствованию и цельность натуры. "От нее, - писал он в своем дневнике вскоре после ее смерти, - получил я свои лучшие качества; с ней сроднился я с первых дней моего детства; к ней летело мое сердце, где бы я ни был; для нее было все, что бы я ни делал".Когда она умерла, Добролюбов предался глубочайшему отчаянию. Страницы дневника его, посвященные этому страшному для него удару, принадлежат к самым трогательным проявлениям сыновней любви. В любви Добролюбова к матери ярко сказался тот удивительный запас нежности, который так поражает всякого при более близком знакомстве с интимной жизнью отца русского "отрицания". Этот, по уверению его литературных противников, "бессердечный насмешник" и "разрушитель" всяческих "иллюзий", этот мнимый прототип Базарова был не только образцовым сыном, братом и родственником, но весь был переполнен самого романтического стремления к идеальным привязанностям. В оставшихся после смерти Добролюбова бумагах Чернышевский нашел длинное, но из стыдливости не отправленное по адресу, письмо 16-летнего Добролюбова к его семинарскому учителю Сладкопевцеву. Письмо дышит такой самоотверженной преданностью, что немного найдется романов, в которых влюбленный с большим восторгом и увлечением говорил бы о своей возлюбленной. Множество других трогательных проявлений нежной души Добролюбова нашлось в его бумагах, и не удивительно, что Чернышевский, разбирая их, не мог сохранить эпического спокойствия. Припоминая неумолкшие и после смерти Добролюбова упреки в душевной черствости, он разразился в своих "Материалах для биографии Добролюбова" ("Современник", 1862, № 1) горячей, негодующей тирадой против тех, кто называл Добролюбова человеком без души и сердца. - Добролюбов и умственно, и душевно созрел чрезвычайно рано. Уже трех лет он прекрасно декламировал многие басни Крылова . Очень посчастливилось ему в выборе учителей. Когда ему было 8 лет, к нему приставили семинариста философского класса М.А. Кострова, который впоследствии женился на сестре своего ученика. Костров повел обучение не шаблонным путем зазубривания, а по возможности старался развить острые и без того мыслительные способности мальчика. Мать Добролюбова постоянно говорила, что из классной комнаты сына только и слышно: "почему", "отчего", да "как". Результат занятий с Костровым был блестящий. Когда 11-летнего Добролюбова отдали в старший класс духовного училища, он всех поразил осмысленностью ответов и начитанностью. Через год он перешел в семинарию и здесь также сразу стал в ряду первых учеников, большинство которых года на 4, на 5 были старше его. Робкий и застенчивый, он сторонился от забав и игр своих товарищей и буквально целый день читал - читал дома, читал и в классе во время уроков. Это дало ему то замечательное знакомство с русской литературой, как изящной, так и научной, которое сказывается уже в первых статьях его. Семинарским учителям Добролюбов подавал огромнейшие сочинения в 30, 40 и даже 100 листов. Особенно велики были его сочинения на философские темы, по русской церковной истории и учению отцов церкви. В 14 лет Добролюбов уже стал сноситься с редакциями относительно переведенных им стихотворений Горация, а лет в 15 стал вести свой дневник, который вполне может быть назван литературным произведением. В дневнике уже виден весь позднейший Добролюбов, с той только разницей, что направление автора дневника покамест имеет мало общего с выработавшимся у него через три-четыре года. Добролюбов-семинарист - глубоковерующий юноша, не формально, а с полным проникновением исполняющий предписания религии. Вот он начинает следить за собой после причастия. "Не знаю, - заносит он в свой дневник, - будет ли у меня сил давать себе каждый день отчет в своих прегрешениях, но, по крайней мере, прошу Бога моего, чтобы Он дал мне положить хотя начало благое". И начинается строжайший самоанализ, самобичевание таких пороков, как славолюбие и гордость, рассеянность во время молитвы, леность к богослужению, осуждение других. В 1853 г. Добролюбов одним из первых кончил курс семинарии. Он мечтал о Казанском университете, но для этого у запутавшегося отца не хватало средств, и Добролюбов поехал в Петербург, чтобы поступить в духовную академию. В Петербурге, после сильных колебаний, вызванных опасением огорчить отца, он поступает в главный педагогический институт, где преподавание было университетское, а студенты находились на казенном иждивении. Институт сыграл очень большую роль в ходе умственного развития Добролюбова. Тут было несколько выдающихся профессоров - Лоренц , Благовещенский , Срезневский (с последним Добролюбов особенно сблизился), был кружок хороших товарищей, была возможность много заниматься и читать, а неблагоприятные условия только содействовали тому, что чувство протеста против пошлости, сильное в Добролюбове уже в Нижнем, теперь окончательно созрело. Главным из этих условий был сухой формализм и чиновничье отношение к делу директора института, Ивана Ивановича Давыдова . Почти все четыре года пребывания Добролюбова в институте наполнены борьбой с Давыдовым - борьбой, конечно, снаружи не приметной, потому что иначе протестанта исключили бы, но тем не менее чрезвычайно интенсивной. Добролюбов группировал вокруг себя наиболее нравственно-чуткие элементы институтского студенчества и в их среде успешно противодействовал правилам давыдовской морали. Под конец пребывания Добролюбова в институте борьба была перенесена, тоже под покровом величайшей тайны, в печать: в "Современнике" 1856 г. (№ 8) Добролюбов поместил насквозь проникнутый тонкой иронией разбор одного из отчетов института. Временами борьба Добролюбова с Давыдовым принимала ожесточенные формы. Эту ожесточенность некоторые ставили в вину Добролюбову, указывая на то, что Давыдов имел случай оказать ему существенную услугу. Дело было в начале 1855 г., когда праздновался юбилей Греча . Добролюбов написал по этому поводу очень ядовитые стихи, быстро разошедшиеся по городу. Сделалось известным и имя автора и дошло до институтского начальства, которое немедленно произвело обыск в бумагах Добролюбова. Подлинника стихотворения в них не нашли, но нашли "разные другие бумаги, довольно смелого содержания". Давыдов, к удивлению, не придал находке особенного значения и предпочел замять дело, которое по тем временам могло окончиться крайне печально для юного вольнодумца. Несомненно, однако, что если Давыдов оказал Добролюбову эту услугу, то не ради него самого, а чтобы не навлечь неудовольствие на институт и на его систему управления им. Что касается связанной с этим эпизодом "неблагодарности" Добролюбова, то она находится в полной гармонии с взглядами Добролюбова на мораль, как на явление прежде всего общественное. Добролюбов высоко ценил не только серьезную услугу, а малейшее внимание, ему оказанное; но по отношению к Давыдову у него даже никакого сомнения не возникало, и упреки в "неблагодарности" его занимали весьма мало. Глубоко огорчил Добролюбова другой эпизод его борьбы с Давыдовым. В середине 1857 г., уже после окончания института, Добролюбов вдруг заметил, что лучшие товарищи его, которые всегда относились к нему с большим уважением, почти отворачиваются от него. Он был слишком горд, чтобы допытываться причины такой перемены, и только через некоторое время узнал, что он стал жертвой клеветы: Давыдов, уже знавший тогда о враждебных против него действиях Добролюбова, совершенно извратил смысл разговора, который имел с ним Добролюбов после окончания курса и толковал его так, что Добролюбов просил у него хорошего учительского места. В действительности Добролюбов не только не искал никакого места, но все его помыслы только к тому и были направлены, чтобы уклониться от учительской службы, обязательной для него как для человека, учившегося на казенном иждивении. В 1857 г. Добролюбов уже был хотя и тайным, но весьма деятельным сотрудником "Современника"; он твердо решил всецело отдаться литературной деятельности и пустил в ход разные знакомства, чтобы только числиться по учебному ведомству. Но именно потому, что обвинение было так очевидно лживо, Добролюбов целых 1 1/2 года ни единым словом не опровергал его, хотя оно причиняло ему жгучие нравственные страдания. И только когда любимые товарищи его - Бордюгов, Щепанский, Златовратский (А.П.) и другие - сами собою, как-то сердцем, поняли всю нелепость взведенного на Добролюбова обвинения и опять с ним сблизились, он в одном письме, ставшем общим достоянием только в 1890 г. (с изданием "Материалов для биографии Добролюбова"), подробно разъяснил дело. Отчуждение товарищей, вызванное клеветою, еще потому так болезненно подействовало на Добролюбова, что он в то время уже и без того страшно страдал от все более и более надвигавшегося на него душевного одиночества. Одна за одной исчезали самые горячие привязанности его. В первый же год пребывания в институте умерла мать. Летом 1854 г., во время каникулярной побывки Добролюбова в Нижнем, умер от холеры отец его, оставив дела в самом запутанном положении и семь человек детей мал-мала меньше. Затем последовал целый ряд других родственных потерь, потрясавших Добролюбова своей непрерывностью и какой-то систематичностью: в течение двух-трех лет умерли у Добролюбова брат, сестра и две любимые тетки. Все это нагнало на него такой ужас, что часто он боялся открывать письма из Нижнего, ожидая, что сейчас узнает о новой смерти. Когда умер отец, Добролюбову было 18 лет. Но он ни на минуту не усомнился в том, что теперь он глава семьи и должен взять в свои руки устройство ее благосостояния. И вот, сам нуждаясь в поддержке, он не только отказывается от своей доли в наследстве, но тотчас же по возвращении в Петербург энергично берется за уроки, корректуру, литературную работу, всякий лишний грош отсылая в Нижний, где за его малолетними братьями и сестрами присматривали несколько ближайших родственников. С каждым годом помощь эта становится все серьезнее, и мало-помалу еще не достигший совершеннолетия юноша превращается в главную опору семьи, не только в нуждах неотложных, но и в нуждах менее настоятельных, например, в изготовлении приданого для сестер. В 1858 г., когда две оставшиеся сестры были при его помощи выданы замуж, он окончательно взял к себе двух маленьких братьев и с образцовой нежностью заботился о них. Когда через год болезнь заставила его уехать за границу, он выписал в Петербург брата отца, который и взял на себя надзор и уход за мальчиками. При полной непрактичности Добролюбова все это стоило ему больших денег, и его очень значительный заработок на 3/4 уходил на семью. Но не только по отношению к братьям и сестрам Добролюбов был таким идеальным родственником. Один из его двоюродных братьев попал в затруднительное положение и даже не прямо, а намеками сообщил об этом петербургскому кузену. Добролюбов в то время был студентом 3-го курса, и заработки его были еще очень скудны, но в момент получения письма у него случились 100 рублей, представлявшие собою весь его "капитал", - и он целиком отсылает их кузену. Тот же кузен через несколько лет открывает переплетную мастерскую, и ему нужен какой-то сорт мраморной бумаги, которая в Нижнем очень дорога. Немедленно пишется письмо Добролюбову, который к тому времени уже превратился в столп лучшего русского журнала, - и Добролюбов бегает целый день по лавкам, чтобы выгадать кузену несколько рублей. Такое идеальное отношение к близким было в Добролюбове исключительно делом серьезного понимания своих обязанностей, потому что душевного удовлетворения постоянные заботы о родственниках ему не давали никакого. Диаметрально-противоположные с ним в воззрениях на жизнь, эти подавленные нуждой люди были совершенно чужды ему по духу; кроме сообщений о здоровье, деньгах и других мелочах, с ними не о чем было переписываться. Вот почему многочисленность родни ни на одну минуту не уменьшала чувства гнетущего одиночества, подавлявшего Добролюбова с тех пор, как он в 1857 г. окончил институт и растерял лучших товарищей, частью потому, что они разъехались по разным городам, частью вследствие вышеупомянутой клеветы. Под влиянием этого чувства Добролюбов с лихорадочной тревожностью начинает искать интимной привязанности. Но страшно не повезло застенчивому, крайне неуверенному в себе и очень мало бывавшему в обществе юноше. Первый роман его завязался поэтому вне так называемого "общества". Добролюбов сошелся с простой девушкой, обозначенной в переписке его вымышленными инициалами В. Д. З. (в действительности Т. К. Г.). Одно время он даже собирался жениться на ней, отнюдь не потому, чтобы признавал ее достойной подругой жизни, а единственно потому, что по бесконечной своей деликатности считал себя в чем-то пред ней "виноватым". Однако даже такой щепетильный в вопросах чести человек, как Чернышевский, доказал ему, что при тех крайне прозаических обстоятельствах, при которых произошло его сближение с В. Д. З., смешно и говорить о какой бы то ни было с его стороны "вине", и что брак их был бы обоюдным несчастьем. Сама В. Д. З. была вполне довольна тем, что Добролюбов, весьма скоро прервав с нею всякие близкие отношения и предоставив ей полную свободу, тем не менее оказывал ей значительную поддержку до конца дней своих. Не вынесши ничего, кроме горечи, из своего первого романа, Добролюбов еще с большей тоской принялся за новые поиски интимной привязанности, но все так же неудачно. Письма его к единственному другу, товарищу по институту, И.И. Бордюгову, являются летописью этих тревожных поисков, которые он сам охарактеризовал словами поэта: "Еще любви безумно сердце просит". Многие эпизоды своей печальной погони за счастьем как, например, тот, когда девушка, в которую он страстно влюбился с первого же взгляда, предпочла ему "плюгавенького" офицера, Добролюбов рассказывает, подшучивая над своей бесталанностью; но сквозь этот натянутый смех нетрудно различить душащие его рыдания. Неужели, однако, литературная деятельность такой силы и напряжения, как деятельность автора "Темного царства", не давала ему душевного удовлетворения и позволяла ему так высоко ценить женскую любовь? Вполне определенный ответ на этот вопрос дает обнародованное в "Материалах для биографии Добролюбова" письмо его к другу его семьи, старушке Л.Н. Пещуровой. Написанное в июле 1858 г., т. е. в самый расцвет деятельности Добролюбова, оно показывает, до какой степени люди истинно высоких дарований часто не имеют и приблизительного представления о размерах своего значения. Вот заключительные слова самооценки Добролюбова: "Как же Вы хотите, чтобы мое писанье составляло для меня утешение и гордость? Я вижу сам, что все, что пишу, слабо, плохо, старо, бесполезно, что тут виден только бесплодный ум, без знаний, без данных, без определенных практических взглядов. Поэтому я и не дорожу своими трудами, не подписываю их, и очень рад, что их никто не читает...". Через три года, лежа на смертном одре, Добролюбов несколько изменил взгляд на свою деятельность; до его слуха как будто достиг неопределенный шум грядущего торжества, и в предсмертном стихотворении он предвидит, что "родному краю верно будет он известен". При жизни на его долю выпала исключительно роль пионера, роль безымянного (потому что он писал или вовсе без подписи, или с подписью - "бов") возделывателя того поля, на котором посев взошел только после его смерти. Торжество идей Добролюбова ярко выразилось в успехе собрания его сочинений, вышедшего в 1862 г., - успехе совершенно неожиданном даже для самых близких его друзей. И успех этот оказался не эфемерным: 7 изданий выдержало собрание сочинений Добролюбова с 1862 по 1911 г., каждый раз в таком количестве экземпляров, что, в ряду произведений небеллетристического характера, они занимали, быть может, первое место по распространенности. - Литературная деятельность Добролюбова началась еще в институте. Студентом 3 курса снес он в "Современник" статью о "Собеседнике Российского Слова", которая и была напечатана осенью 1856 г., под псевдонимом Лайбова (окончания имени и фамилии: Николай Добролюбов). С тех пор завязалась тесная дружба Добролюбова с Чернышевским, который сразу оценил Добролюбова и после первого же свидания заявил своим домашним, что у него только что был человек ума необыкновенного. И действительно, если вспомнить, что автору статьи о "Собеседнике" было всего 20 лет, она поражает своим тонким остроумием (во вступлении), зрелостью суждения, блеском формы и остротой исторической критики. Написана статья с большой осторожностью (что объясняется самой темой - о Екатерине), с обильным расточением похвальных эпитетов "великой монархине" и с искренним сочувствием общему характеру редактировавшегося ею журнала; но все-таки многое в статье по тому времени было настолько ново, что даже примыкавшему к "Отечественным Запискам" А.Д. Галахову статья показалась недостаточно почтительной. Замечания Галахова вызвали ответ Добролюбова, исполненный тонкой иронии. Поражает статья о "Собеседнике" и замечательной историко-литературной эрудицией. Добролюбов хотя и подсмеивался над увлечением библиографией, но сам был библиограф прекрасный, составил даже указатель к "Обзору духовной литературы" архиепископа Филарета и изучал мельчайшие литературные факты с необыкновенной тщательностью. Прошлое нашей словесности всегда было любимым предметом основателя "публицистической" критики, и даже в 1859 г., в самый разгар своего увлечения публицистическими темами, он с особенной любовью и с тем же блеском специальной эрудиции пишет огромную статью о сатирических журналах Екатерининского времени. Обе эти статьи имеют такие бесспорные научные достоинства, что с уважением цитируются историками литературы самых разнообразных направлений. Но почему-то до сих пор не обращено внимание специальной критики на три большие статьи Добролюбова, посвященные "Истории Петра Великого" Устрялова . Они в высшей степени замечательны по яркому подбору фактов, доказывающих, что реформы Петра вовсе не были таким внезапным и насильственным явлением, как это многие думали, что они были только эффектным завершением медленного, но весьма устойчивого процесса "европеизирования" России, начавшегося еще в XVI веке. В настоящее время, когда длинный ряд исследований иноземного влияния на допетровскую Русь совершенно, можно сказать, подорвал петровскую легенду, статьи Добролюбова уже ничего особенного собой не представляют; но в 1859 г. нужно было иметь большую проницательность, чтобы из груды почти сырого материала, собранного Устряловым, вывести заключения, далеко расходившиеся с господствовавшим взглядом. Большое значение имела в свое время и статья Добролюбова о Роберте Оуэне. В 1857 г. Добролюбов, окончив институт и не получив золотой медали только из-за враждебного к нему отношения Давыдова, окончательно примыкает к "Современнику"; редкая книжка журнала выходит без его статей или рецензий. Первая из больших статей 1857 г. - "О значении авторитета в воспитании" - открывает собой целый цикл общественно-педагогических статей Добролюбова, которые все почти вызваны деятельностью Пирогова . Добролюбов сначала относился к автору "Вопросов жизни" с величайшим уважением, в успехе книги Пирогова усматривал "глубокий, святой смысл" и в первой своей статье только логически развивал некоторые из мыслей знаменитого ученого. И во второй статье, посвященной Пирогову, появившейся значительно позже (1859), Добролюбов все еще в высшей степени сочувственно к нему относился. Но именно в тех самых похвалах, которыми Добролюбов осыпал Пирогова, и крылся источник позднейших на него нападений. Глубоко должен был огорчиться Добролюбов, когда прославленный им враг "виляний" и уступок "конвенансам" вдруг сделал уступку рутинной педагогике и в изданных им "Правилах о проступках и наказаниях учеников гимназий Киевского округа" - правда, с разными оговорками - узаконил сечение. Страстно преданный делу, а не лицам, неумолимый ригорист, Добролюбов ни одной минуты не сомневался в том, как ему поступить с вчерашним своим кумиром. Он пишет громовую статью против Пирогова, озаглавленную: "Всероссийские иллюзии, разрушаемые розгами" и не обинуясь называет киевское сечение "злодеянием". - К 1857 г., когда Добролюбов весь отдается журнальной работе, относится первая большая статья его на чисто литературную тему - о "Губернских очерках" Щедрина . Это уже типичная добролюбовская статья "по поводу", где автор разбираемого произведения остается почти в стороне, и вся задача критика заключается в том, чтобы на основании материала, данного произведением, обсудить условия нашей общественной жизни. Противники Добролюбова усматривают в таком приеме полное разрушение эстетики и упразднение искусства. Они смотрят на Добролюбова как на одного из родоначальников того крайне утилитарного взгляда на искусство, до которого дошли позднее 60-е годы в лице Писарева . В этом, весьма распространенном понимании добролюбовского метода кроется полнейшее недоразумение. Нельзя отрицать, конечно, генетической связи между обоими вождями нового поколения, но уже одно безграничное уважение Добролюбова к Пушкину показывает, что нет никакой возможности устанавливать между ними связь сколько-нибудь тесную. В полную противоположность Писареву, который мечтал о проводящем симпатичные ему идеалы публицистическом искусстве, Добролюбов своими статьями клал основание исключительно публицистической критике. Не художника, а только критика он превращал в публициста. В искусстве он прямо преследовал рассудочную тенденциозность; он, например, отказался разбирать "Тысячу душ" Писемского , потому что ему казалось, что в ней содержание пригнано к известной идее. Добролюбов требовал от литературного произведения исключительно одного: жизненной правды, которая давала бы возможность смотреть на него с полным доверием. Искусство, следовательно, для Добролюбова нечто вполне самодовлеющее, лишь постольку интересное, поскольку оно самостоятельно. Полная неосновательность обвинений Добролюбова в разрушении искусства станет еще очевиднее, если обратиться к фактическому рассмотрению того, что именно в сфере русского искусства он разрушил. Да, дутые репутации графини Ростопчиной , Розенгейма , Бенедиктова , Соллогуба Добролюбов действительно разрушил своим остроумным высмеиванием. Но не с именем ли Добролюбова теснейшим образом связана слава двух крупнейших представителей "эстетического" поколения 40-х годов? Кто больше Добролюбова способствовал славе Гончарова знаменитой статьей: "Что такое Обломовщина"? Только благодаря Добролюбову был раскрыт тот глубокий смысл, который таился в романе, так полно отразившем жизнь крепостной России. Толкование, данное Добролюбовым в "Темном царстве" произведениям Островского , кое-кем оспаривается; но никому еще не пришло на ум оспаривать тот факт, что именно "свистун" Добролюбов создал Островскому настоящую всероссийскую славу, которую были бессильны ему доставить его ближайшие литературные друзья по славянофильствовавшему "Москвитянину". В "Темном царстве" и "Что такое Обломовщина" талант Добролюбова достиг своего кульминационного пункта. Особенно замечательно по силе дарования "Темное царство", стоящее совершенно особняком не только в русской, но и в европейской критической литературе. Это уже не служебный анализ, а совершенно самостоятельный, чисто творческий синтез, из разрозненных черт создавший поражающее своей стройностью логическое построение. Сам Аполлон Григорьев , десять лет ходивший кругом да около Островского, путаясь в мистических отвлечениях и узко-кружковых толкованиях, был ослеплен светом, брошенным на творчество его кумира человеком противоположной Островскому "партии". Но в том-то и дело, что высокое одушевление и пламенное негодование, проникающее "Темное царство", Добролюбов почерпнул не в приверженности к тому или другому литературному кружку, а в глубоком гуманном чувстве, проникавшем все его существо. Оно-то ему и дало ту прозорливость сердца, с помощью которой ему удалось нарисовать потрясающую картину самодурства, приниженного бесправия, душевного мрака и полного отсутствия понятия о человеческом достоинстве, в своей совокупности образующих мир, заклейменный Добролюбовым именем "темного царства". Есть еще целый ряд других писателей, которые тоже ничего, кроме самого теплого привета, не встретили со стороны Добролюбова. Он крайне благожелательно отнесся к Жадовской , к Полонскому , Плещееву, Марко-Вовчку ; он дал проникнутые истинным сочувствием комментарии к тургеневскому "Накануне" ("Когда же придет настоящий день") и "Униженным и оскорбленным" Достоевского ("Забитые люди"). Перебирая весь этот длинный ряд литературных репутаций, нашедших могучую поддержку в авторитетном слове Добролюбова, с недоумением спрашиваешь себя: да почему же Добролюбов "отрицатель"? Неужели только потому, что общий смысл его творчества - протест против бесправия и отрицание темных сил нашей жизни, не дававших наступить "настоящему дню"? На это обыкновенно отвечают указанием на "Свисток" - сатирическое приложение к "Современнику", заведенное в 1858 г. Добролюбовым вместе с Некрасовым . Добролюбов был наиболее деятельным вкладчиком "Свистка" и под псевдонимом Конрада Лилиеншвагера, Якова Хама и других написал множество стихотворений и сатирических статеек, занимающих собой целую половину IV тома собрания его сочинений. Даже люди, в общем дружелюбно относящиеся к Добролюбову, ставят ему в вину "Свисток", положивший будто бы начало "свистопляске", т. е. грубому глумлению над авторитетами и разнузданному тону, водворившемуся в 1860-х годах в нашей журналистике. Это обвинение - результат смешивания Добролюбова с позднейшими явлениями русской литературной жизни. Стоит только сколько-нибудь внимательно присмотреться к написанному Добролюбовым в "Свистке", чтобы убедиться, что, за исключением весьма немногих и весьма мягких насмешек над Погодиным и Вернадским , добролюбовская "свистопляска" почти вся не только не направлена против "авторитетов", а, напротив того, иронизирует над людьми почти "своими". Добролюбова возмущала стадность нашего внезапно народившегося "прогресса"; искренней натуре его претило парадирование прогрессивностью. "Свисток" смеется над Бенедиктовым, Розенгеймом, Кокоревым , Львовым, Семевским , Соллогубом, которые "протрубили нам уши, вопия о правде, гласности, взятках, свободе торговли, вреде откупов, гнусности угнетения" и пр. Что же касается мнимой грубости добролюбовской "свистопляски", то это уже прямо ничего общего не имеет с действительностью. Обладая редким остроумием и недюжинным стихотворным талантом, Добролюбов иронизировал замечательно тонко. И если, как кто-то выразился, полемисты 1860-х годов выходили на бой, вооруженные грязными швабрами, то Добролюбов выступал на поединок всегда с самой тонкой толедской шпагой в руке. - Простого взгляда на погодное распределение статей Добролюбова достаточно, чтобы убедиться в том, что такая работа не по силам и самому талантливому человеку. В течение 1857, 1858 и половины 1859 г. Добролюбов писал по 4 печатных листа ежемесячно. Это - количество огромное даже для компилятивного труда, а ведь Добролюбов отдавал всего себя своей интенсивной критической работе, он не писал, а горел. Что же удивительного, что он, в конце концов, надорвался. После смерти Добролюбова писали, что он с детства был хил и болезнен; это оказывается совершенно неверным. Его надломило только чрезмерное напряжение ума и сердца. С полным правом говорил он в последнем стихотворении своем, что умирает от того, что был "честен", т. е. слишком близко принимал к сердцу благо родины и обязанность содействовать ему всем объемом своих душевных и физических сил. Чтобы предотвратить начинающуюся чахотку, редакция "Современника" отправила Добролюбова, весной 1860 г., за границу. Он прожил более года в Германии, южной Франции, Италии, но без существенного облегчения. В августе 1861 г. через Грецию и Константинополь он вернулся в Петербург. Медленно угасая, он умер 17 ноября 1861 г. и похоронен на Волковом кладбище. Главным источником для биографии Добролюбова являются "Материалы", собранные Н.Г. Чернышевским. Начало появилось в "Современнике" 1862 г., № 1, а продолжение - только 27 лет спустя, в "Русской Мысли" 1889 г. Смерть Чернышевского прервала печатание "Материалов" в журнале, но затем они были изданы отдельной книгой (Москва, 1890). - См. Аверкиев в "Русском Инвалиде", 1861, № 267; "Современник", 1861, № 11; Пятковский в "Книжном Вестнике", 1861, № 22; "Библиотека для Чтения", 1862, № 3; П. Бибиков "О литературной деятельности Н.А. Добролюбова"; (Санкт-Петербург, 1862); Зайцев "Белинский и Добролюбов"; Скабичевский "Сочинения", том I; Евгений Марков в "Русской Речи", 1880 г.; Горшков (М.А. Протопопов) в "Русском Богатыре", 1880 г.; В.А. Гольцев в "Русской Мысли", 1885, № 12, и в книге "Об искусстве"; В.И. Модестов в "Нови", 1886, № 6; "Юбилейный Сборник" Литературного фонда (Санкт-Петербург, 1910); Е. Аничков в "Современном Мире", 1911, № 8 и 11; С. Штрайх в "Русском Богатыре", 1911, 10; Овсянико-Куликовский в "Вестнике Европы", 1912, № 1; Антонович в "Журнале для всех", 1902, № 1; Пыпин в "Вестнике Европы", 1905, № 3; В. Добролюбов "Ложь П.Н. Энгельгардта" и "Розанов о Добролюбове" (Санкт-Петербург, 1902); В. Засулич "Сочинения", том II; Богучарский "Из прошлого русского общества" (Санкт-Петербург); Протопопов, "Русская Мысль", 1896, № 12; Н.А. Котляревский в "Вестнике Европы", 1911, № 11; Иванов "История русской критики"; Волынский "Русские критики"; Венгеров "Источники словаря русских писателей"; Владиславлев "Русские писатели". Истекшее в 1911 г. пятидесятилетие со дня смерти Добролюбова значительно подвинуло изучение его жизни и творчества. Появился длинный ряд собраний сочинений Добролюбова. В ряду собраний избранных сочинений выдаются вышедшие под редакцией Н.А. Котляревского (издание О. Поповой) и В.П. Кранихфельда (издание "Просвещения"). Особенное значение имеют издания под редакцией М.К. Лемке (в 4 томах) и Е.В. Аничкова (пока вышло 7 томов). Они заключают в себе очень много неизвестного и забытого и снабжены обильным и ценным комментарием. Незадолго до юбилея были пожертвованы Литературному фонду бумаги Добролюбова, и разработка этого материала внесла много нового в отношение к личности Добролюбова, которая до того рисовалась в каких-то бесплотных очертаниях. Особенное впечатление произвели отрывки из дневника Добролюбова, напечатанного в юбилейном сборнике Литературного фонда (Санкт-Петербург, 1910, под редакцией Венгерова). Обыкновенно люди в дневниках своих охорашиваются; Добролюбов, наоборот, по преимуществу казнит себя, и только кое-где сквозит и сознание своих сил и достоинств. Наряду с записями настроений истинно высоких, Добролюбов некоторые другие переживания свои излагает подчас с такой откровенностью, что не все даже может быть напечатано. По первому впечатлению эта реалистическая откровенность как будто умаляет образ непреклонного ригориста, который был создан первым биографом Добролюбова - Чернышевским. Но по существу именно эта смесь разбросанных по всему дневнику высокоидеальных настроений с подробностями ультражитейскими только укрепляет старое представление. Образ Добролюбова выигрывает в жизненности, как выигрывает всякий портрет от наложения теней. Перед нами идеалист в лучшем смысле слова, но идеалист не иконописный, а с кровью в жилах и блеском страсти в глазах. С. Венгеров.<br>... смотреть
[24. 1(5. 2). 1836, Н. Новгород, ныне Горький, 17(29).11.1861, Петербург], рус. лит. критик, публицист, просветитель, революц. демократ и философ-материалист. С 1857 постоянный сотрудник журн. «Современник», ближайший помощник и друг Чернышевского. В философии Д. выступал как непримиримый противник теологии, схоластики, а также сугубо академич. теории, оторванной от жизни. Философия, по его мнению, должна быть связана с практикой, основываться на здравом смысле и простой логике, обличать обществ. пороки, пробуждать «задремавшие силы народа», способствовать развитию в человеке благородных стремлений, уважения к началам справедливости, понимания прав и обязанностей человека, законов обществ. солидарности. Для Д.-философа не борьба, не противоположность начал, а единство, монизм, гармония лежат в основе природы и человека, ибо материя мыслится как единственно сущее, а потому её коренные, неотъемлемые силы отдельно существовать не могут. Тезис о материальном единстве мира дополнялся учением о развитии: в мире всё развивается от простого к сложному, от несовершенного к более совершенному; повсюду одна и та же материя, только на разных ступенях развития; человек последняя ступень развития материального мира; как и всё в мире, душа и тело в человеке находятся в единстве, гармонии. Выступая с антропологич. позиций против идеалистич. учений о дуализме телесного и духовного начал в человеке, Д. считал сознание продуктом телесной организации, определяя душу как силу, проникающую и одушевляющую весь телесный состав человека; одна и та же сила действует во всём теле; высокой степени сознания она достигает в «отправлениях» нервной системы и особенно мозга. Если мы хотим, считал Д., чтобы развивался ум человека, нужно обратить внимание на его физич. состояние, на его здоровье, к-рое представляет собой верховную цель развития человека; соответственно нужно, чтобы общество позаботилось о материальном благополучии человека. В противовес концепции «врождённых идей» Д. доказывал, что источником знаний являются впечатления от внеш. мира, из к-рых в процессе психич. деятельности возникают понятия и суждения; изучение предмета, наблюдение явлений, объяснение фактов, путь от подробностей к общим выводам, основанным на опытных знаниях осн. требование метода познания, к-рый Д. называл положительным. Философия истории Д. отличается направленностью против спекулятивно-идеалистич. философско-историч. концепций, стремлением к социологич. теории, опирающейся на факты и вскрывающей внутр. смысл ис торич. явлений. Однако, наряду с элементами материалистич. понимания истории, в социологич. концепции Д. нередко верх брали просветительско-идеалистич. представления. Так, указывая на важность передовых идей в развитии общества, Д. выражал мнение о том, что они являются главнейшими двигателями истории. В истории происходят вечное движение и вечная смена идей, а поэтому необходимы «проповедники» этих идей. Преклонение перед носителями идей исключит. личностями безрассудно, но, по Д., неверно также думать, что обществ. развитие зависит только от народа и человечества в целом: великие люди также влияют на историч. прогресс, отражая и выражая ход исторических событий, потребности обществ. развития . Содержание истории Д. представлял как процесс, в ходе к-рого «разумный», или «естеств.», порядок вещей подвергался «искусств.» искажениям, напр. путём введения «неестеств.» крепостных отношений. Смысл истории состоит в движении человечества к «разумным» («естеств.») началам, от к-рых оно отклонилось. Искажения вытекают не из природы человека, они следствие ненормальных отношений, в к-рые человек поставлен, поэтому исправлению подлежат прежде всего неразумные обществ. отношения. Как революц. демократ, Д. проводил идею необходимости борьбы с «внутр. врагами», к-рых нельзя победить «обыкновенным оружием», но только путём коренных преобразований всей обществ. жизни. Он отвергал надежду на «мирный прогресс при инициативе сверху, под покровом законности». «Естеств.» обществ. отношения, по Д., предполагают труд; степенью уважения к труду определяется истинная ценность данной ступени цивилизации; вся история это не борьба между аристократами и демократами, боярами и смердами, браминами и париями, а борьба «людей трудящихся» с «дармоедами». Дармоедами являются не только феодалы, но и «роскошествующие капиталисты», угнетающие «рабочий народ». Основу разумных («естеств.») обществ. отношений составляют отношения семейные, поскольку именно в семье происходит самое полное и естеств. слияние эгоизма «Я» с эгоизмом другого и берут начало братство и солидарность, на к-рых должно базироваться «правильно организов. общество». Условием нормального развития человека, личности, по Д., должно быть состояние, при к-ром человек, не мешая другому, беспрепятственно пользуется всеми благами природы, а также долей обществ. благ, на к-рые субъект получает право. В целом философско-историч. концепция Д. не выходит за рамки идеалистич., по преимуществу просветительско-антропоцентрич. философии истории. Этика Д. направлена против абстрактных этич. концепций; истинно нравственным, с его т. зр., является человек, добивающийся гармонии между потребностями человеч. природы и требованиями долга, эгоизмом и «симпатическими отношениями» к другим. Эстетика Д. противостоит теории «иск-ва для иск-ва». По Д., литpa в массе своей представляет «силу служебную», значение к-рой состоит в пропаганде, служении делу просвещения. Вместе с тем гениальные художники слова возвышаются над этой ролью и становятся историч. деятелями, помогающими человечеству осознать свои силы и наклонности. Между истинным знанием и истинной поэзией нет разницы по существу, но мыслители и художники в разных формах и разными способами выражают отношения к действительности (у художника примат чувства, большая степень живости восприятия, мышление конкретными образами и т. д.). Эстетич. идеал Д. состоит в полном слиянии науки и поэзии, науки и иск-ва. Литpa и иск-во должны стать проводниками благородных идей, ибо настоящее произведение иск-ва не просто даёт точное изображение действительности. «Правда» художеств. произведения это «человеч. правда», служащая просветлению человеч. сознания, позтому прочный успех обеспечен тем произведениям, к-рые выражают интересы народа, его дух, высшие, общечеловеч. интересы и идеалы. В противовес теоретикам «иск-ва для иск-ва», искавшим в художеств. произведениях некие априорные и вечные законы иск-ва, Д. развивал концепцию «реальной критики», к-рая в первую очередь определяет степень «правды» в художеств. произведении и его «достоинство», т. с. ценность. Критерием достоинства выступает способность художника слова выражать «естеств.», «правильные» стремления народа и обличать пороки, возбуждая ненависть к явлениям, к-рые задерживают и искажают прогрессивное развитие личности и общества. К. Маркс ставил Д. как писателя «наравне с Лессингом и Дидро» (Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., т. 33, с. 266), а Ф. Энгельс считал его, наряду с Чернышевским, одним из «...двух социалистических Лессингов...» (там же, т. 18, с. 522), т. е. просветителем, взгляды к-рого приняли социалистич. форму. Обществ. идеал Д. идеал эпохи, когда, по словам В. И. Ленина, демократизм сливался ещё с социализмом, не разошёлся с ним (см. ПСС, т. 1, с. 280, 299).... смотреть
[24.1(5.2). 1836, Нижний Новгород, — 17(29).11.1861, Петербург], лит. критик, публицист, просветитель. Род. в семье священника. В 1847 поступил в Нижегородское духовное уч-ще, через год перешел в семинарию. В 1853—57 студент ист.-филол. ф-та Гл. пед. ин-та в Петербурге, по окончании к-рого возглавил критико-библиографич. отдел журн. «Современник». Пед. идеи Д., изложенные в ряде публицистич. и лит.-критич. статей («О значении авторитета в воспитании», — «Николай Владимирович Станкевич», «Новый кодекс русской практической мудрости», «Основные законы воспитания», «Всероссийские иллюзии, разрушаемые розгами», «От дождя да в воду», «Что такое обломовщина?» и др.), являются существенной стороной его демокр. убеждений. Проблема суверенитета личности в современную Д. эпоху формирования в России гражд. общества, переворота в обществ. сознании и во всём жизненном укладе предстаёт как основа всех его суждений по вопросам воспитания. Сторонник практич. дела, здравого смысла и логики, цель воспитания определял как формирование активной личности, способной применить «высшие человеческие убеждения» в реальной жизни. Непременным условием воспитания считал предоставление ребёнку права сознательного действия «по уважению к добру и правде, а не из страха и не из корыстных видов похвалы и награды». Воспитанник, т. о., должен вырабатывать необходимые нравств. критерии, а задача педагога состоит в том, чтобы направлять это действие, способствуя формированию в сознании ребёнка истинных этич. ценностей. В ст. «О значении авторитета в воспитании» Д. формулирует гл. принцип этого подхода к воспитанию — «уважение к человеческой природе в дитяти, предоставление ему свободного нормального развития». Д. отвергал авторитарный способ общения с ребёнком, утверждая, что даже при идеальном в пед. и нравств. отношении воспитателе подобный метод убивает в воспитаннике «смелость и самостоятельность ума», притупляет восприимчивость к знаниям. Тезису И. Ф. Гербарта о подавлении «злой воли» ребёнка, к-рый рус. реакционным педагогом Н. А. Миллер-Красовским был сформулирован как принцип «не рассуждай, а исполняй», Д. противопоставляет понятие о «внутреннем человеке» в воспитаннике; приказу, к-рый не обсуждается, — меры, «оправданные в собственном сознании ребёнка». С этим связан ряд публицистич. выступлений Д., защищающих права личности в условиях крепостной России. Отвергал систему поощрений и наказаний, расценивая её как унижение достоинства человека, как сведение воспитат. работы к «дрессировке». В полемике вокруг «Правил о проступках и наказании учеников», составленных Н. И. Пироговым, занял принципиальную позицию: высоко ценя заслуги хирурга и педагога, он осудил эти правила как бесчеловечные и бесспорно вредные для педагогики. Считая авторитарный метод воспитания плодом сухой академич. мысли, утверждал, что необходимо строить педагогику в зависимости от индивидуальных черт каждого ребёнка, а не «жертвовать дитя педагогическим расчётам». Сформулировал осн. направления нового типа воспитания, к-рое было призвано противостоять офиц. пед. политике, нивелирующей своеобразие личности ребёнка. Важнейшее значение в воспитании придавал труду, к-рый, физически совершенствуя человека, одновременно воспитывает в нём нравств. ответственное отношение к жизни, ибо нравственность обнаруживается не в пустом морализировании, а в непосредств. жизненном поведении. В повседневной работе выявляется и подлинный патриотизм, воспитание к-рого Д. считает основой нравственности, резко противополагая его «как проявление живое и деятельное» псевдопатриотизму. «Он не терпит ни малейшего риторизма, всегда как-то напоминающего труп, над которым произносят надгробную речь» (Избр. пед. соч., с. 100—101). Способность проявлять гражд. патриотизм, в свою очередь, требует от человека непреклонной воли, упорства, настойчивости, неподкупности и, когда это требует нар. благо, жертвенности. Воспитание этих качеств в человеческом характере также считал первостепенными задачами нравств. воспитания. Но обществ. активность как основа «нового человека» немыслима вне верного понимания действительности. Каждый человек должен получать умственное образование, призванное ориентировать деятельность личности. Д. отвергает обучение, приводящее к нагромождению в памяти человека разл. фактов, имён и дат, к-рыми изобилуют учебники. Обучение должно дать человеку практич. сведения о мире, оказать ему реальную помощь в самопознании. Отсюда ведущими в дидактич. принципах Д. стали требование сознательного усвоения знаний в процессе обучения, построенном на постепенности и последовательности в их изложении. Чтобы добиться понимания предмета, нужно пробудить в учащихся истинный стимул к учёбе — «интерес самого знания». (Положит. примером торжества системы естеств.-разумного воспитания и обучения для Д. было уч-ще Р. Оуэна в Нью-Ланарке) Настаивал на демокр. принципах обучения, его общедоступности. Отмечая необходимость жен. образования, рассматривал его как фактор эмансипации, широко обсуждавшейся в лит-ре и публицистике 19 в. Недостатки официальной шк. системы могут быть отчасти компенсированы самообразованием, широкие возможности к-рого Д. сумел продемонстрировать на собств. примере. Высказал ряд предложений по составлению уч. лит-ры, книг для дет. чтения. Уч. лит-ра для детей должна быть не менее серьёзна в освещении науч. вопросов, чем лит-ра для взрослых. Необходимо избирать для неё наиб. Значит. факты из жизни природы и общества. Язык должен быть ясный, серьёзный и строгий, без жеманства и заискиваний. Свои требования воспитания у детей «реального» взгляда на действительность Д. распространял и на худож. лит-ру для детей, выступая против оторванной от конкретной жизни фантастики (отчасти и против сказок) и занимательности ради занимательности. В дет. книгах должны быть «положительные сведения о мире и человеке; рассказы из действительной жизни, разъяснение тех вопросов, которые теперь волнуют общество и встретят нынешних детей тотчас, как только они вступят в жизнь». Пед. взгляды Д. наряду с пед. идеями Н. Г. Чернышевского и др. служили делу формирования демокр. обществ. сознания. С о ч: Собр. соч., т. 1—9 М. — Л., 1961 — 1964; Избр. пед. произв., вступ. ст. В. 3. Смирнова, М., 1952; Избр. пед. соч., вступ. ст. В. Ф. Козьмина и Ю. А. Рудь, М., 1986. Лит.: Шиллегодский С. П., Н. А. Добролюбов о дет. лит-ре и дет. чтении, М. — Л1953; Григорьев Н., Рус. рев.-демокр. педагогика 60-х гг. XIX ст., Харьков, 1955; Смирнов В. 3., Пед. взгляды Н. Г. Чернышевского и Н. А. Добролюбова, М., 1957; Н. А. Добролюбов. Указатель лит-ры. 1917 — 1960, М., 1961; Соколов Н. И., Н. А. Добролюбов. Биография, М. — Л1965; Никоненко В. С., Н. А. Добролюбов, М., 1985; Коган Л. А., Проблема человека в мировоззрении Н. А. Добролюбова, ВП, 1986, № 2, с. 124—35; Розанов В. В., Три момента в развитии рус. критики, в его кн.: Мысли о лит-ре, М., 1989. С. Л. Кравец.... смотреть
(1836 — 1861) Русский критик, публицист, поэт. Особую известность и авторитет Н.Добролюбов приобрел как критик, ему принадлежат программные статьи «О ... смотреть
литературный критик и публицист, ближайший последователь и сотрудник Чернышевского. Закончил духовное училище, затем духовную семинарию. С 1853 г. Д.- в Петербурге, где поступил в Главный педагогический ин-т на историко-филологический ф-т. В 1856 г. Д. познакомился с Чернышевским я опубликовал первую статью в *Современнике* - *Собеседник любителей российского слова* (№ 8, 9). По окончании ин-та, в 1857 г., он возглавил критико-библиографический отдел *Современника* и вскоре наряду с Чернышевским и Некрасовым занял ведущую роль в журнале. В центре мировоззренческой позиции Д. - просветительство, борьба с феодально-сословным неравенством, защита суверенных прав человека, вера в торжество разума, справедливости и гуманизма. Д. резко критиковал идеалистические теории, богословие, а также чистую академическую теорию, оторванную от жизни, считая, что *весь смысл искусства и философии состоит в том, чтобы пробуждать от сна задремавшие силы народа*. По его мнению, в основе природы и человека лежат монизм, гармония, в мире все развивается от простого к сложному, от несовершенного к более совершенному, человек последняя ступень эволюции материального мира. В рецензии на кн. В. Ф. Берви *Физиологическо-психологический сравнительный взгляд на начало и конец жизни* Д. критиковал идеалистические идеи об отыскании нематериальных начал в природе. В рецензии на кн. Савича *О неизбежности идеализма и материализма* Д. доказывал, что априорных истин не существует. Все идеи, возникающие в сознании человека, рождаются из реальной действительности и представляют собой отображение материальных предметов, существующих независимо от человека и воздействующих на его органы чувств. Все, что произвел человеческий ум, приобретено в опыте человеческой жизни. Если мысли нематериальны и невещественны, то это вовсе не означает, по Д., что они возникают самопроизвольно, сами из себя, или внушены какой-то сверхъестественной силой. Содержание мысли берется исключительно из познания внешних предметов. Цель философского анализа, по Д., отыскание материальных причин, начал всех идей и мыслей людей, с тем чтобы преобразовать эти материальные начала сообразно требованиям человеческой природы и разума (рец. на соч. архимандрита Гавриила (Г. М. Кикодзе) *Основания опытной психологии*, ст. *Органическое развитие человека в связи с его умственной и нравственной деятельностью*). Люди, полагал Д., тем более способны к правильному, логическому мышлению, чем более обширными и всесторонними знаниями о предметах материального мира они обладают. Поэтому, считал Д., рус. народ должен создать в России такие общественные условия, к-рые способствовали бы распространению научных знаний. Материализм Д., так же как и Чернышевского, основывался на антропологическом принципе. Если мы хотим, считал Д., чтобы развивался ум человека, нужно обратить внимание на его физическое состояние, на его здоровье, соответственно нужно, чтобы об-во позаботилось о его материальном благополучии. Условием нормального развития человека должно быть состояние, при к-ром он, не мешая другому, беспрепятственно мог пользоваться всеми благами народа, а также справедливой долей общественных благ. Истинно нравственным является человек, добивающийся гармонии между потребностями своей природы и требованиями долга, эгоизмом и *симпатическими отношениями* к другим. Историю Д. представлял как процесс, в ходе к-рого *естественный*, или *разумный*, порядок вещей подвергался *искусственным искажениям* (пример крепостные отношения). Поэтому смысл истории состоит в движении человечества к *разумным* (*естественным*) началам, от к-рых оно отклонилось. Искажения эти вытекают не из природы человека, они следствие ненормальных общественных отношений, следовательно, эти отношения подлежат исправлению, причем не *мирным прогрессом при инициативе сверху, под покровом законности*, а коренным, радикальным образом. *Естественные* общественные отношения, по Д., основываются на труде, вся история это борьба *людей трудящихся* с *дармоедами*, а степень уважения к груду определяет истинную ценность той или иной цивилизации. Эстетика Д., как и всех шестидесятников, противостоит теории *искусства для искусства*. Литература, считал он, это *сила служебная*, значение к-рой в пропаганде, в просвещении и служении об-ву. Между истинным знанием и истинной поэзией по существу нет разницы. *Правда* художественного произв. это *человеческая правда*, призванная выражать дух народа, высшие человеческие идеалы. Д. развивал концепцию *реальной критики* (впервые употребив термин *реализм* для характеристики художественного стиля в ст. *О степени участия народности в развитии русской литературы*).... смотреть
(1836—61)—рус. революционер-демократ, мыслитель-материалист, литературный критик, публицист, поэт, соратник Чернышевского. С 1857 г. сотрудничал в журнале «Современник», возглавлял в нем отдел критики и библиографии (1857—61). Эстетические воззрения Д. отчетливо выражены в многочисленных литературно-критических и публицистических статьях. Лит-ра и иск-во рассматриваются в них «как выражение общества, а не как что-то отдельное и совершенно независимое». Выступая последовательным и решительным противником теории «искусства для искусства», важную роль в худож. произв. Д. отводит «пропаганде». В зависимости от того, «что и как» пропагандируется, определяется «достоинство» автора и его творения. Осн. материалом, на базе к-рого строилась эстетическая теория Д., была худож. лит-ра. Передовые идеи, создание образа нового, стремящегося к революционному преобразованию жизни героя, внимание к трудовому народу составляют ее общественную роль. Вместе с тем Д. занимает не только момент идейный, содержательный, но и проблема художественности, специфики иск-ва. Требование «жизненной правды» выступает как осн. при определении места и значения того или иного худож. произв. Однако художник, по Д.,— не «пластинка для фотографии», не простой копиист действительности. Он должен проникать в «смысл» явлений, обобщать свои наблюдения, находить между ними связь, перерабатывать «в общности своего миросозерцания разнообразные и противоречивые стороны живой действительности», создавая собственный худож. мир. Подлинно талантливый писатель не только открывает новые способы худож. освоения действительности, но и своими творениями позволяет глубже постичь жизнь, ее закономерности, ее «общий, таинственный смысл», нередко опережая научные исследования. Для Д. примером .такого художника был У. Шекспир, а в рус. лит-ре — Пушкин, Н. В, Гоголь, М. Ю. Лермонтов, И. А. Гончаров, А. Н. Островский, И. С. Тургенев. Свойственное революционно-демократической эстетике признание особой общественной роли худож. лит-ры связывалось у Д. с требованием значительности содержания: выбор предмета изображения небезразличен для определения «степени таланта» художника. «При совершенно равном таланте будет, вероятно, некоторая разница в живости, силе и поэтичности изображения, если одному из двух поэтов дать описывать стеариновую свечку, а другому звездное небо». Актуальность проблематики выступает у Д. как качество, способствующее выполнению лит-рой и иск-вом их социального назначения. Но и самый высокий идейный замысел не оправдан, если нарушена художественная правда (Правда художественная). К дидактизму, декларативности в иск-ве (Дидактика в искусстве) Д. относился негативно. Общественно-воспитательная функция иск-ва определяется, по Д., эстетическим переживанием, в основе к-рого лежит реалистическое изображение жизни в свете идей социальной справедливости. Формулируя принципы своей «реальной» критики, Д. придает большое значение мировоззрению художника. И хотя «не столько важно то, что хотел сказать автор, сколько то, что сказалось им», но если он мыслит «правильно», действительность отражается в его произв. «ярче и живее». Гл. задачей будущего развития лит-ры и иск-ва Д. считал выражение общенародных интересов, утверждение принципа народности (Народность искусства). Имея в виду прежде всего трудящиеся массы (крестьянство), он требовал создания «партии народа в литературе». Во мн. близкий по своим позициям эстетике Просвещения, Д. в то же время вместе с Белинским, Герценом, Чернышевским стал одним из основоположников рус. революционно-демократической эстетики. Важнейшие статьи, в к-рых выражены его эстетические взгляды; «О степени участия народности в развитии русской литературы» (1858), «Литературные мелочи прошлого года» (1859), «Что такое обломовщина?» (1859), «Темное царство» (1859), «Когда же придет настоящий день?» (1860), «Черты для характеристики русского простонародья» (1860), «Луч света в темном царстве» (1860), «Забитые люди» (1861).... смотреть
ДОБРОЛЮБОВ Николай Александрович (1836—1861) — рус. литературный критик, публицист, поэт, философ.В 1853—1857 учился в Главном педагогическом ин-те... смотреть
ДОБРОЛ́́ЮБОВ Николай Александрович (1836—61), рус. критик и публицист, революционер-демократ. Познакомился со стихами Л. еще будучи семинаристом; тогда... смотреть
(1836-61) рус. литературный критик и публицист, философ-материалист, революционный демократ. Д. внес мн. нового в разработку философии «антропологического материализма», в материалистическое обоснование теории морали и нравственного воспитания. Усматривая основы нравственного развития в обстоятельствах общественной жизни, Д. полагал, что путь к моральному прогрессу об-ва лежит через социальную революцию, через разрушение эксплуататорского строя, держащего массы в нищете и невежестве. В центре философии морали Д. ставил человека, осн. мотивы («естественные стремления») его деятельности. Антропологизм обоснования морали у Д. проявлялся в трактовке проблемы общечеловеческого, основу к-рого составляет, с его т. зр„ «внешний общечеловеческий интерес, независимый от частных, гражданских и политических соображений». Вместе с тем Д. считал необходимым при оценке поступков человека учитывать условия, в к-рых он формировался и к-рые диктуют ему способ поведения. Д. настаивал на детерминистском подходе к изучению поведения человека, возражал против «абсолютной свободы воли», против произвола, оборачивающегося рабской зависимостью от случайных обстоятельств. Как основу морали Д. рассматривал труд и интересы народных масс. Моральным, считал Д., может быть только действие во имя высоких идеалов Революционная направленность этики Д выявилась и в его суждениях о «новых людях», к-рые высокие нравственные идеалы соединяют с позитивным знанием и практической деятельностью во имя освобождения народа. Большое место в этике Д. занимает концепция «разумного эгоизма» (Эгоизма теории), обосновывающая органическое соединение высоких общественных идеалов с индивидуальными интересами людей, связывающая мораль с человеческими потребностями. Наиболее четко и полно суть этой концепции выражена в статье «Николай Владимирович Станкевич» (1857): «Кажется, не того можно назвать человеком истинно-нравственным, кто только терпит над собою веления долга, как какое-то тяжкое иго... а именно того, кто заботится слить требования долга с потребностями внутреннего существа своего, кто старается переработать их в свою плоть и кровь внутренним процессом самосознания и саморазвития так, чтобы они не только сделались инстинктивно необходимыми, но и доставляли внутреннее наслаждение», позволяли находить «в счастье других собственное счастье». Др. работы Д. по проблемам этики: «О значении авторитета в воспитании» (1857), «Органическое развитие человека в связи с его умственной и нравственной деятельностью» (1858), «Роберт Овен и его попытки общественных реформ» (1859).... смотреть
ДОБРОЛЮ́БОВ Николай Александрович (18361861), русский критик, публицист, поэт. Статья и рецензии, в т.ч. «Собеседник любителей российского слова» (185... смотреть
Добролюбов Николай Александрович (1836—1861), революционер-демократ, литературный критик, публицист, поэт. Приехал в Петербург в 1853. Оконч... смотреть
(1836—1861) — русский революционер-демократ, философ-материалист, прогрессивный публицист. Вопросам воспитания и обучения посвятил специальные работы: «О значении авторитета в воспитании», «О народном воспитании», «Очерк направления иезуитского ордена, особенно в приложении к воспитанию и обучению юношества», «Всероссийские иллюзии, разрушаемые розгами», «От дождя да в воду», «Учитель должен служить идеалом...» и др. Критиковал существовавшую систему воспитания и обучения, закрывающую народу дорогу к знанию, направленную на подавление личности, отстаивал новое, «настоящее» образование, задачей к-рого является подготовка естественно развитого, активного защитника интересов своего народа, высокоидейного человека, гражданина со стойкими убеждениями. Решительно осуждал физические наказания. Большое значение в воспитании придавал убеждениям и нравственному облику учителя, к-рый должен быть образцом для детей. В центре всей воспитательной системы, считал Д., стоит ребенок, к-рому надо не столько передать определенную сумму знаний, сколько научить «думать самостоятельно, внушить... любовь к знаниям, сообщить... ясные и полные понятия, дать материал для деятельности всем способностям и полный простор для их развития».... смотреть
(1836-1861) - рус. революц. демократ, лит. критик, философ-материалист, атеист, соратник Я. Г. Чернышевского. Работая в журнале «Современник» (1857-1861), он развернул пропаганду материализма и атеизма в подцензурной печати. Критикуя соч. апологетов религии, он подводит читателя к атеистич. выводам. Так, указывая на абсурдность утверждения, будто «можно сделать что-нибудь из ничего» (Собр. соч. В 9-ти т., т. 3, с. 282), объясняя, что вне материи никакой силы существовать не может (т. 4, с. 260), что «началом психической деятельности» является мозг, что в природе «везде одна и та же материя, только на разных ступенях развития» (т. 4, с. 263), Д. отвергает, т. о., существование бога и бессмертной души. Критикуя апологетов христ. морали, Д. отстаивает право человека на «самостоятельное свободное действие» (т. 3, с. 347). Религия у Д. - история, явление (т. 3, с. 399), причина к-рого кроется в «жизненных отношениях» (т. 6, с. 325). Ее преодоление он связывал с соц. преобразованиями, с обеспечением свободы совести. ... смотреть
(1836-1861) рус. революц. демократ, лит. критик, философ-материалист, атеист, соратник Я. Г. Чернышевского. Работая в журнале «Современник» (1857-1861), он развернул пропаганду материализма и атеизма в подцензурной печати. Критикуя соч. апологетов религии, он подводит читателя к атеистич. выводам. Так, указывая на абсурдность утверждения, будто «можно сделать что-нибудь из ничего» (Собр. соч. В 9-ти т., т. 3, с. 282), объясняя, что вне материи никакой силы существовать не может (т. 4, с. 260), что «началом психической деятельности» является мозг, что в природе «везде одна и та же материя, только на разных ступенях развития» (т. 4, с. 263), Д. отвергает, т. о., существование бога и бессмертной души. Критикуя апологетов христ. морали, Д. отстаивает право человека на «самостоятельное свободное действие» (т. 3, с. 347). Религия у Д. история, явление (т. 3, с. 399), причина к-рого кроется в «жизненных отношениях» (т. 6, с. 325). Ее преодоление он связывал с соц. преобразованиями, с обеспечением свободы совести.... смотреть
род. 24 янв. 1836, Н. Новгород - ум. 17 нояб. 1861, Петербург) - рус. литературный критик, просветитель, философ. С 1856 печатался в журнале "Современник". В ряде глубоких теоретических статей ("О значении авторитета в воспитании", 1857; "Органическое развитие в связи с его умственной и нравственной деятельностью", 1858; "Роберт Овен и его попытки общественных реформ", 1859) затрагивал вопросы педагогики, эстетики, философии. Философия, по Добролюбову, должна быть связана с практикой, основываться на здравом смысле и простой логике, обличать общественные пороки, способствовать развитию в человеке благородных стремлений, законов общественной солидарности. Он считал, что в основе природы и человека лежат не противоположности, а единство, гармония; в такой же гармонии существуют душа и тело человека. Философско-историческая концепция Добролюбова была по преимуществу просветительско-антропоцентрической. ... смотреть
(род. 24 янв. 1836, Н. Новгород ум. 17 нояб. 1861, Петербург) рус. литературный критик, просветитель, философ. С 1856 печатался в журнале *Современник*. В ряде глубоких теоретических статей (*О значении авторитета в воспитании*, 1857; *Органическое развитие в связи с его умственной и нравственной деятельностью*, 1858; *Роберт Овен и его попытки общественных реформ*, 1859) затрагивал вопросы педагогики, эстетики, философии. Философия, по Добролюбову, должна быть связана с практикой, основываться на здравом смысле и простой логике, обличать общественные пороки, способствовать развитию в человеке благородных стремлений, законов общественной солидарности. Он считал, что в основе природы и человека лежат не противоположности, а единство, гармония; в такой же гармонии существуют душа и тело человека. Философско-историческая концепция Добролюбова была по преимуществу просветительско-антропоцентрической.... смотреть
Добролюбов, Николай Александрович (24 янв. 1836, Н.-Новгород — 17 сент. 1861, Спб.) — критик, революц. демократПсевдонимы: Александрович, Н.; Александ... смотреть
ДОБРОЛЮБОВ Николай Александрович (1836-61) - русский литературный критик, публицист, революционный демократ. С 1857 постоянный сотрудник журнала "Современник". Развивая эстетические принципы В. Г. Белинского и Н. Г. Чернышевского, видя назначение литературы прежде всего в критике существующего строя, разработал метод т. н. "реальной критики" (статьи 1859-60: "Что такое обломовщина?", "Темное царство", "Луч света в темном царстве", "Когда же придет настоящий день?"). Создал сатирическое приложение к "Современнику" - "Свисток" (1859). Сатирические стихи, пародии.<br>... смотреть
(1836—1861) — российский публицист, литературный критик. Первые шаги в литературе сделал в 1849 г. В 1855—1856 гг. писал сатирические стихи на царствование Николая /, однако печататься начал с 1857 г. в журнале Я. Г. Чернышевского «Современник». Особенно интенсивно работал в 1858—1860 гг. Его статьи («Что такое обломовщина?», «Темное царство», «Луч света в темном царстве», «Когда же придет настоящий день» и др.) формулировали основные идеи демократии и реализма в литературе.... смотреть
1836-1861 гг.) - русский литературный критик, публицист. Революционный демократ. Сотрудник журнала "Современник". Выступал против монархии, крепостного права. Пропагандировал идеи крестьянской революции. Отстаивал реализм и народность литературы, ее гражданственное назначение. Автор статей: "Что такое обломовщина?", "Темное царство", "Луч света в темном царстве", "Когда же придет настоящий день?"... смотреть
(1836-61), критик, публицист. С 1857 постоянный сотрудник журнала Современник , создал сатирическое приложение Свисток (1859). Развивал эстетические принципы В. Г. Белинского и Н. Г. Чернышевского, в завуалированной форме критиковал существующий строй. Статьи Д. оказали значительное влияние на формирование радикальных настроений в среде молодежи 1860-х гг.... смотреть
ДОБРОЛЮБОВ Николай Александрович (1836-61), русский литературный критик, публицист, революционный демократ. С 1857 постоянный сотрудник журнала "Современник". Развивая эстетические принципы В. Г. Белинского и Н. Г. Чернышевского, видя назначение литературы прежде всего в критике существующего строя, разработал метод т. н. "реальной критики" (статьи 1859-60: "Что такое обломовщина?", "Темное царство", "Луч света в темном царстве", "Когда же придет настоящий день?"). Создал сатирическое приложение к "Современнику" - "Свисток" (1859). Сатирические стихи, пародии.... смотреть
ДОБРОЛЮБОВ Николай Александрович (1836-61) , русский литературный критик, публицист, революционный демократ. С 1857 постоянный сотрудник журнала "Современник". Развивая эстетические принципы В. Г. Белинского и Н. Г. Чернышевского, видя назначение литературы прежде всего в критике существующего строя, разработал метод т. н. "реальной критики" (статьи 1859-60: "Что такое обломовщина?", "Темное царство", "Луч света в темном царстве", "Когда же придет настоящий день?"). Создал сатирическое приложение к "Современнику" - "Свисток" (1859). Сатирические стихи, пародии.... смотреть